В скольких в то время городах и поселках заборы пугали несчастных буржуев подобными угрозами, сказать трудно, но совершенно очевидно, что тенденция обострения гражданского противостояния развивалась к своему логическому венцу — государственному провозглашению красного террора, Начало фронтовой гражданской войны похоронило весенние задумки компромисса с буржуазией и поставило большевиков перед необходимостью ее окончательного подавления. Требовался лишь детонатор к уже снаряженной бомбе красного террора, каковым и стало убийство Урицкого и покушение на Ленина в конце августа 1918 года.
С. П. Мельгунов в своей классической книге «Красный террор в России» справедливо заметил, что полуофициальные заявления центральных карательных органов о числе взятых заложников и количестве классово-чуждого элемента, расстрелянного в порядке красного террора, если даже и верны, то во всяком случае совершенно не отражают общую картину террора по всей Советской республике. Точный подсчет жертв террора невозможен, поскольку с осени 1918 года не только ВЧК, ГубЧК, но и их уездные органы проводили собственные, не санкционированные руководством кампании по захвату и расстрелу заложников.
Сколько по РСФСР в 1919 году появилось улиц и площадей имени К. Либкнехта и Р. Люксембург! Каждое уездное захолустье спешило переименовать свои растеряевки фамилиями убитых вождей германских коммунистов. В архивах большевистского ЦК сохранились десятки, если не сотни, телеграмм, требовавших кровавого возмездия. «За каждого павшего вождя будут истреблены сотни тысяч кровопийц, бандитов»,— кричала телеграмма, отправленная в ЦК тархановской комячейкой Ардатовского уезда Симбирской губернии (4). «Царицынский комитет РКП, пылая ненавистью и гневом к буржуазии — убийцам передовых вождей пролетариата тт. Либкнехт и Люксембург, вынес постановление: объявить террор буржуазии и расстрелять некоторых заложников из банд контрреволюции»,— сообщала теле-, грамма из Царицына от 27 января 1919 года (5).
После волн красного террора, связанных с покушением на Ленина, убийством германских коммунистических вождей, политикой в отношении казачества, очередная мощная волна расстрелов прокатилась вслед за взрывом, устроенным анархистами в помещении МК РКП (б) в Леонтьевском переулке 25 сентября 1919 года. Сам ЦК большевиков с опасением отнесся к проведению террора в период успешного наступления деникинских армий. 27 сентября на заседании Оргбюро было указано по поводу одной публикации в РОСТа о взрыве, закан-
ГЛАВА VJ___
206
чивавшейся «горячим призывом к массовому террору, что подобная статья не соответствует постановлению ЦК и решено номер в провинцию не рассылать, а если он уже разослан, то дать телеграммы, чтобы статья не переписывалась (6).
Но на местах и не нуждались в агитации РОСТа. На заседании Оргбюро 8 октября секретарь ЦК Стасова информировала, что почти все телеграммы, поступающие в ЦК из провинции по поводу взрыва в Леонтьевском переулке, требуют красного террора (7). Так, например, в сентябре 1919 года Темниковский уезд ввиду мамонтовского прорыва был объявлен на военном положении, а после взрыва в Москве укомпарт вообще провозгласил красный террор в уезде (8). Имели место совсем курьезные случаи. Сохранилась резолюция коммунистов, заключенных в Бутырскую тюрьму, с требованием «немедленного и поголовного расстрела всей буржуазии, бывших офицеров (за исключением малой процентное™, истинно преданных коммунизму), губернаторов, помещиков, земских начальников, видных лидеров продажных партий и т. д., кем бы они ни были и где бы ни находились. А в случае неутверждения данного предложения,— грозили заключенные-коммунисты,— мы сами объявим террор всем этим злодеям, находящимся в настоящий момент в Бутырской тюрьме» (9).
Этих бутырских сидельцев, понятно, призвали к порядку и запретили какие-либо формы коммунистической организации среди арестантов, но остановить ненависть, разливающуюся по всей территории Советской республики, конечно же не было никакой возможности. 13 октября на заседании Оргбюро было зачитано предписание Калужского ревкома всем уездам о том, что в связи с московскими событиями 25 сентября следует изъять в губернии «весь контрреволюционный, буржуазный, саботирующий, спекулятивный и прочий паразитический элемент», кроме того, немедленно привести в исполнение приговор в отношении всех лиц, уже осужденных к высшей мере наказания (10). Дзержинский, докладывая вопрос о Калуге, предложил разослать циркулярную телеграмму во все губернии с подтверждением старого постановления, что все расстрелы производятся только по утверждению ВЧК (11).
Нельзя сказать, насколько бывали эффективны подобные циркуляры в условиях обостряющейся гражданской войны. В Витебской губернии общее собрание сурожской парторганизации 29 августа 1919 года постановило объявить с 1 сентября город Сурож на военном положении, взять с каждой волости по 30—40 заложников и в случае убийства хотя бы одного советского работника немедленно расстрелять и взять новых (12). В годы Великой Отечественной войны в Минске
_СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
207
за 1 убитого немецкого солдата оккупанты расстреливали по 50 человек, сурожские партийцы оценили свою жизнь дороже почти в десять раз.
Институт заложничества приносил ощутимый эффект, в этом вынуждены были сознаться даже отчаянные террористы с большим дореволюционным стажем — эсеры. Большевики заставили эсеров сложить оружие террора. Бросать бомбы в членов императорской фамилии, убивать царских министров оказалось намного легче, чем прикончить совработника средней руки. На нелегальной конференции партии социалистов-революционеров в сентябре 1920 года в выступлениях подчеркивалось, что «метод террора устарел. Сожжение сел принесет больше вреда, чем террор пользы» (13). При обсуждении вопроса о вооруженном восстании против большевиков екатеринославский делегат наряду с замечанием, что факт недовольства властью в Советской России силен и долготерпение народа исчерпано, признал, что «единственное оружие против выступления — это заложники» (14).
Любопытные данные содержатся в отчете уполномоченного ВЦИК и ЦК РКП (б) по проведению мобилизации в Рязанской губернии Овсянникова. Он писал, что обширное крестьянское восстание в губернии в 1918 году было «вызвано нашими безобразиями». Оно не затронуло только два уезда — Скопинский, где проводилась мягкая политика и этих безобразий не было, и Данковский, в котором, наоборот, «невероятным террором было задавлено все» (15). Так вот, «с крестьянством можно обращаться только двумя способами — или пряником, или палкой до бесчувствия»,— заключал он в выступлении на собрании уполномоченных в Цека партии (16).
Однако порой секира красного террора действовала достаточно гибко и разборчиво. Так, 17 октября 1919 года Оргбюро постановило: ввиду того, что в условиях развивающегося наступления Юденича в Петрограде производится массовый расстрел заложников, «во избежание случайного расстрела... предложить тов. Дзержинскому вытребовать Потресова в Москву» (17). А вот еще более любопытная запись, затерявшаяся в архивах Наркомата земледелия. На заседании коллегии НКЗ от 23 октября 19-го года рассматривался вопрос: «О службе родственников Романовых в финотделе». Постановление коллегии было кратким: «Разрешить» (18).
Восстанавливая картину красного террора в России, непростительно не упомянуть о его одном характерном аспекте. Уцелевшие во время гражданской войны летописцы из эмигрантского лагеря в своих воспоминаниях непременно подчеркивают масштаб чудовищных злоупотреблений и произвола карательных органов Соввласти,
ГЛАВА VI_
208
процветавших в условиях их чрезмерных полномочий и слабого контроля. Однако поощрение подобных явлений отнюдь не являлось государственной политикой большевиков. Напротив, обнаруженные злоупотребления в госаппарате карались не менее беспощадно, чем контрреволюция. Малоизвестно, что предВЧК Дзержинский создал при себе группу особо верных чекистов, ее называли «железная группа», специально для неожиданных налетов на госучреждения, проверки их работы и следствия по обнаруженным злоупотреблениям. На счету «железной группы» числилось немало успешных дел по разоблачению бюрократов, мздоимцев и насильников в коммунистической шкуре, которых она передавала в руки карательных отделов.
С еще большим пристрастием большевики относились к злоупотреблениям в самой ЧК. Е. Бош 10 января 1919 года в докладе ЦК о своей поездке в Астрахань сообщала, что до ее приезда местная чрезвычайка четыре раза меняла свой состав и при этом «почти что каждый раз состав обязательно попадал в тюрьму» (19). Подобных примеров множество. Весьма характерна телеграмма самого Ленина в Петроград Зиновьеву: «Члены ЧК детскосельской Афанасьев, Кор-милицын и другие изобличены, по словам Луначарского, в пьянстве, насиловании женщин и ряде подобных преступлений. Требую арестовать всех обвиняемых, не освобождать никого, прислать мне имена особых следователей, ибо если по такому делу виновные не будут раскрыты и расстреляны, то неслыханный позор падет на Питерский Совет. Комиссаров Афанасьева арестовать.
Предсовнаркома Ленин» (20).
Благодаря пристрастности большевиков к собственным работникам сохранилась возможность узнать подробности некоторых карательных мероприятий Соввласти не из свидетельств сторонних очевидцев, а из собственных показаний участников и исполнителей. Так, в 1919 году в Саратовской губернии действовал карательный отряд некоего Черемухина. По оценке саратовских властей, он добился значительных результатов по утверждению Советской власти и большевистского влияния в Поволжье. Но в чем-то Черемухин «перестарался», где-то расстрелял племянника видного саратовского большевика, где-то без достаточных оснований поставил к стенке члена союзной партии революционных коммунистов, у которого также нашлись влиятельные защитники в Москве, и полетели в ЦК РКП (б) жалобы на «преступные действия, грабежи и расстрелы», произведенные отрядом Черемухина (21). ЦК реагировал указаниями Саратовскому губкому на недопустимость преследования «нашими товарищами» революционных коммунистов (22). По приказу из ВЧК Черемухин
_СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
209
был привлечен к ответственности и отозван с должности, составилось целое дело, материалы которого дают возможность получить наиболее объективное представление о деятельности карательных отрядов, подобных отряду Черемухина, которых в то время по Совдепии маршировало великое множество.
Сам Черемухин Николай Алексеевич, коммунист, 37 лет, из крестьян Ковенской губернии. В 1907 году за покушение на адмирала Ириц-кого и вооруженное сопротивление при аресте был осужден на 20 лет каторги, откуда бежал в 1915 году. После Октябрьской революции одно время был товарищем военного комиссара Кубано-Черномор-ской советской республики, принимал участие в разгроме Корнилова, дважды участвовал в боях с Красновым под Царицыном. Разбил трехтысячный отряд поднявшего восстание Петренко, а также 3-ю украинскую армию под командованием Березова. Вызванный со своим отрядом в мае 1918 года в Саратов на подавление восстания, серьезно пострадал при крушении поезда и год после этого находился на излечении. В июне 1919 года предложил свои услуги Саратовскому губ-продкому и был назначен уполномоченным по сбору продразверстки в Балашовском уезде.
Летом 1919 года по причине приближения деникинского фронта ситуация в Саратовской губернии, особенно в ближайших к фронту Балашовском и Аткарском уездах, сложилась не в пользу коммунистической власти. Положение было такое, что все волостные и сельские Советы находились в руках кулаков, откровенно сочувствовавших Деникину. Деревенские коммунисты были вынуждены днем прятаться в конопле, а на ночь собираться в одну избу из-за боязни расправы. Отдельные волости слали гонцов к Деникину с призывами, процветала откровенная белогвардейская агитация. О сдаче хлеба государству никто и не помышлял, существовала свободная торговля хлебом, мясом, маслом, базары были завалены грудами колбасы. И, как отмечали комработники из Балашовского и Аткарского уездов, только после прохождения отряда Черемухина на западе губернии стала возможной коммунистическая работа. Кулаки стали покидать сельсоветы и волисполкомы, заявляя: «Теперь мы не годимся, мы не свои, давайте коммунистов» (23).
Но это произошло позже, а началось все с обращения предсов-наркома к саратовскому губернскому советскому, партийному руководству и воинскому начальству. В телеграмме от 8 июля Ленин потребовал активизации карательных действий: «Необходимо особыми отрядами объехать и обработать каждую волость прифронтовой полосы, организуя бедноту, устраняя кулаков, беря за них заложников,
ГЛАВА VI__
210
подавляя зеленых, возвращая дезертиров» (24). Во главе одного из таких отрядов и оказался Черемухин. Как он писал в своем отчете, в Балашовском уезде, на посту уполномоченного губпродкома его застало восстание «зеленых». Имея при себе хорошо вооруженный отряд, он вступил в бой с зелеными и восставшими крестьянами под селом Малиновское, разбил их, сжег 283 двора и сразу ликвидировал восстание. Решительные действия Черемухина обратили на него внимание председателя ревкома Саратовской губернии и начальника Саратовского укрепрайона Н. В. Крыленко, который назначил его начальником укрепленного района Аркадак—Ртищево—Сердобск и командующим всеми отрядами по борьбе с бандитизмом в губернии. Крыленко выдал Черемухину, как тогда говорили, «аршинный» мандат, где перечислялись бесконечные чрезвычайные полномочия, и после этого его деятельность многократно активизировалась. Отряд Черемухина прошел по территории Балашовского, Аткарского, Сер-добского и Петровского уездов, карая за укрывательство хлеба, оружия и дезертирство, арестовывая и расправляясь с кулаками, спекулянтами и самогонщиками, накладывая на села денежные и хлебные контрибуции. Председатель Саратовского губисполкома В. А. Радус-Зенькович высоко оценивал результаты деятельности Черемухина и всячески ограждал его от внимания ЦК и ВЧК.
Операции черемухинского отряда носили однообразный характер и сводились к следующей схеме: быстро передвигаясь из волости в волость, из уезда в уезд, отряд высылал вперед конную разведку и тайных агентов, которые первыми входили в намеченное село, затем посылались квартирмейстеры и курьеры, готовившие квартиры отряду, и назначали время заседания сельсовета и общего схода. Вступив в село и получив сведения от разведчиков, местных сочувствующих и представителей власти, Черемухин требовал списки дезертиров, кулаков, имеющих оружие, и тому подобной публики и немедленно приступал к выкачке хлеба. Общий сход сельчан обеспечивала кавалерия, которая при необходимости силой заставляла идти на собрание. После так называемого митинга, на котором, как правило, выступал один Черемухин, отряд охватывал собравшихся плотной цепью, затем дезертирам, кулакам, грабителям совхозов приказывали отойти в сторону, причем звучало предупреждение, что имеются их списки и кто после троекратного вызова не откликнется, тот тут же на месте будет расстрелян. Отобранных отводили в амбар, и они считались заложниками до выполнения селом требований о сдаче оружия и обмундирования. Как сообщает Черемухин, было только два случая, когда пришлось расстрелять на глазах у схода двоих отказавшихся
СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
сдать оружие и одного кулака, не вышедшего по приказу. Всего, подытоживает Черемухин, за время с 18 июля по 22 сентября в четырех уездах было расстреляно 139 человек (25).
Список расстрелянных, который имеется в деле Черемухина, представляет собой любопытный социальный срез, демонстрирующий те общественные группы, которые Советская власть числила своими врагами. Означенный в списке под №1 Василий Горелов из села Ольшанка Балашовского уезда расстрелян за участие в боях против советских войск и убийство двух коммунистов, №11 Аркадий Гоптаев из Летяжевки расстрелян как бывший стражник, №15, 16, 17 — Федор, Иван и Михаил Мельниковы из Малиновки — как «кулаки, самогонщики, имеющие 4 тысячи пудов ржи», №54, 55— Афанасий Быков и Василий Субботин из села Полужино — «пойманы на месте гонки самогона с аппаратом» и т. д.
Этот неполный и небрежно составленный список содержит имена 127 человек, из которых за дезертирство и вооруженную борьбу против Советской власти расстреляно 75 человек, за грабежи совхозов и прочего советского имущества — 19 человек, за выделку самогона — 13, за убийство и выдачу коммунистов — 9, 5 человек — просто потому, что кулаки, 3 — как слуги бывшего режима (стражник, урядник, пристав) и 3 — как бывшие каторжные уголовники и убийцы (26).
Несмотря на частую неполноту и небрежность, подобные служебные отчеты, списки и прочее являются наиболее достоверным источником по выяснению общей картины и числа жертв карательных экспедиций и красного террора периода военного коммунизма. Вернемся опять из губернии в Саратов. На основании опубликованных материалов от потерпевших, очевидцев и их родственников С. П. Мельгунов в своей книге указывает цифру расстрелянных за 1918—1919 годы в Саратове в 1500 человек. Он приводит отрывок об овраге около Монастырской слободки, который был завален грудами трупов. «И этот овраг с каждой неделей становился страшнее и страшнее для саратовцев. Он поглощает все больше и больше жертв. После каждого расстрела крутой берег оврага обсыпается. Вновь засыпая трупы, овраг становится шире. Но каждой весной вода открывает последние жертвы расстрела...»
«Что же, все это неправда?» — спрашивает Мельгунов (27). Правда, но не совсем. Нельзя строить исследование только на основании показаний сторонних очевидцев или впечатлений перевозбужденного сознания потерпевших. Цифры несомненно будут преувеличены, ужасы умножены и это, как говорится, химический факт. Более достоверная информация содержится в служебных отчетах
211
ГЛАВА VI
карательных органов, предназначенных для губернского и московского руководства. Так, в 1918 году в Саратовской губчека велось 2645 дел, по которым было расстреляно 224 человека, из них:
шпионско-монархический заговор ............. 43
участие в вооруженном восстании .............. 8
преступление по должности.......................... 14
контрреволюция................................................... 27
взяточничество........................................................ 6
бандитизм................................................................ 53
подделка документов и печатей................... 18
фальшивомонетчики............................................. 7
шантаж....................................................................... 9
применение красного террора......................39 (28).
Итак, явно невиновных, только по классовому принципу в порядке красного террора казнено 39 человек. Очевидно, что для этой цифры рамки, смастеренные эмигрантской печатью, чересчур просторны. Белогвардейская литература, бесспорно, впитала в себя элементы народного вымысла в описании красного террора.
Можно возразить, что ЧК была не единственным карательным органом, выносившим смертные приговоры, существовали еще и революционные трибуналы. Есть данные и о них. Как следует из отчета Саратовского ревтриба с 1 января по 25 октября 1919 года в нем
и следственной комиссии числилось 1360 дел, из них:
разобрано в судебных заседаниях ........... 144
отослано в нарсуд по подсудности ......... 591
прекращено по амнистии............................ 149
отправлены в уезды.......................................... 22
находящихся в следствии............................ 335
Из 144 рассмотренных ревтрибуналом дел вынесены следующие
приговоры: расстрелов...............................................................25
к тюремному зак\ючению до 25 лет......... 15
до 10 лет........ 30
условно приговоренных.................................. 13
отправлено на фронт........................................... 9
оштрафовано............................................................ 7
объявлено общественное порицание ........... 4
оправдано................................................................. 11
отложено за неявкой представителей
обвинения и по другим причинам .............. 40 (29).
Как понятно, деятельность Саратовского ревтрибунала не могла заполнить до краев овраг у Монастырской слободки. За десять меся
212
_СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
213
цев 1919 года — 25 казненных, за следующий месяц расстреляли только одного.
В течение гражданской войны пароксизмы красного террора периодически терзали население России, но по большей части они еще носили карательный характер за совершенные преступления против Советской власти или являлись превентивной мерой против контрреволюционных заговоров и выступлений. В составную часть социальной политики военного коммунизма, в инструмент социального планирования и экспериментирования красный террор стал активно преобразовываться лишь в 1920 году, когда победа большевизма в гражданской войне стала очевидной и Советская власть располагала многочисленным, опытным, разветвленным аппаратом карательных органов, способным единовременно охватить своими действиями десятки и сотни тысяч человек.
Впервые большевики попытались существенно изменить социальный состав юга России в свою пользу методами террора в отношении казачества в начале 1919 года. Причины появления на свет известного постановления Оргбюро ЦК РКП (б) от 24 января о проведении беспощадного массового террора против казачества следует усматривать не только в террористическом характере большевистской диктатуры в целом или же в наклонностях отдельных ответственных лиц. Таковые есть всегда, но не всегда им сопутствуют благоприятные условия для реализации своих установок. Многое в эпизоде с казачеством происходило из несовершенства неустоявшейся системы партийно-государственной власти в республике. В тот период, в январе— апреле 1919 года, до образования Донревкома, вся полнота военной, гражданской и партийной власти на Дону была сконцентрирована в руках одного С. И. Сырцова, который будучи начальником гражданского управления Южфронта, одновременно руководил и работой Донского партийного бюро. Единовластие Сырцова и отсутствие стороннего глаза соворганов над партийными и, наоборот, контроля партийных комитетов над советским аппаратом принесло огромный вред делу Советской власти на Дону, приведя к Вешенскому восстанию и тяжелому поражению Красной армии. Член РВС Южфронта Г. Я. Сокольников прямо говорил: «Восстание в Вешенском районе началось на почве применения военно-политическими инстанциями армии и ревкомами массового террора по отношению к казакам, восставшим против Краснова и открывшим фронт советским войскам» (30).
В январе 1919 года по докладу Донбюро (т. е. Сырцова), никем не оспоренного, Оргбюро под руководством Свердлова (который, кстати, также рискованно совмещал в своем лице и партийную и советскую
ГЛАВА VI
власть) выработало известную директиву о терроре. Как позже, 10 июня, писал в Оргбюро член Донревкома и военком Особого экспедиционного корпуса на Дону В. А. Трифонов, сам из казаков: в январе Сырцов и Донбюро исходили из огульных соображений, что казачество в принципе контрреволюционно и поэтому казаков нужно уничтожить, тем более что Красная армия в состоянии это сделать. «Донбюро до сих пор еще считает, что целесообразно заменять советское строительство репрессиями, а здравый смысл и марксистское рассуждение решениями с кондачка» (31).
По свидетельству самого Сырцова, в Вешенском районе было рас7 стреляно около 600 человек, и остальные ревкомы нисколько не отставали от Вешенского. Так, в помещении Морозовского ревкома было обнаружено 65 изуродованных трупа казаков — не успели похоронить. Позже председатель этого ревкома, некто Богуславский, был расстрелян по приговору трибунала. Весной 19-го года Цека партии еще неоднократно обращался к вопросу о «высасывании» казачества из Донобласти путем трудовых и военных мобилизаций. 22 апреля Оргбюро по предложению Сырцова приняло решение о проведении террора по отношению к контрреволюционному южному казачеству, а также о вооружении тамошних крестьян и заселении казачьих хуторов выходцами из Центральной России (32). В мае были уже выработаны и согласованы конкретные мероприятия по переселению значительного количества крестьян с севера и центра России на казачьи земли, но восстание на Дону и наступление деникинской армии развеяло эти планы.
В мае Сокольников прислал Ленину подборку очень выразительных листовок, которые вешенские мятежники распространяли среди частей Красной армии. В одной из них говорится:
«Товарищи, мы оружие здавали, здайте теперь вы оружие, мы возьмем над вами власть и будем десятками расстреливать с завязанными назад руками, как расстреливали ваши жиды-коммунисты мирных жителей. Если желаете мира, то удалитесь в свою территорию и не лезьте к нам, а мы к вам не пойдем, следовательно война будет кончена. Мы тоже исповедуем Советскую власть, но не в таком духе как вы грабите и все уничтожаете. Товарищи, время одуматься. Вас жиды-коммунисты обманывают, обещают вам хлеба и всего многого, но нет не так. Ваши братья умирают с голоду, вернитесь, уничтожьте жидовню и поставьте власть народную, не единоличную и самозванную как Ленин — Троцкий. Товарищи, вам приходит конец, вы казаков оружием не сломите, то хотите обмануть политикой и разными бумажками, но нет не так, до тех пор не сложим оружие, пока 214
СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
вы не удалитесь из Донской области. Товарищи, не верьте своим социалистам, они вас обманывают, ведут Россию к полной гибели и разрухе и потом вас самих же сделают рабами» (33).
Очень характерно: обращаются к красным «товарищи» и тут же — «вам приходит конец»; «мы тоже исповедуем Советскую власть» и рядом — «уничтожьте жидовню и поставьте власть народную». В тисках подобных противоречий тихий Дон метался всю гражданскую войну, припирало его с юга, и получал он тяжкие удары молота с севера. В последние годы появились интересные работы, посвященные советской политике расказачивания (34), но исследователям еще далеко до полного опустошения сокровищницы революционной мысли в области социального планирования. Очень содержательна и не требует особых комментариев докладная записка члена Донского ревкома И. И. Рейнгольда, поданная им в ЦК РКП (б) б июля 1919 года, в период безрадостного и местами панического отступления Красной армии на Южном фронте.
Рейнгольд сразу подчеркивает, что подобное положение есть результат близорукой политики, проводившейся на Дону. «Надо прежде всего отметить, что наша казачья политика с октябрьских дней вообще отличалась отсутствием устойчивости и последовательности. Сперва мы заигрывали с казачеством, давали ему автономию и выборную Советскую власть, согласившись даже на Донскую республику, создавали Войсковой казачий походный крут, издали декрет о льготах казачества. Потом, в связи с успешным продвижением Красной армии к Ростову и Новочеркасску, у нас закружилась от успехов голова, и, почувствовав себя победителями, мы бросили вызов казакам, начав их массовое физическое истребление. Это называлось расказачиванием. Этим мы надеялись оздоровить Дон, сделать его если не советским, то покорным и послушным Советской власти. И это в то время, когда Дон был далеко еще не в наших руках, когда ни у одного советского органа на Дону не было реальных сил, не было достаточно сильных гарнизонов, чтобы чувствовать себя в состоянии справиться с казаками и подавить то массовое брожение и жестокое сопротивление, которое неизбежно должны были оказать свободолюбивые казаки при подобном расказачивании.
Бесспорно, принципиальный наш взгляд на казаков, как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически, но тут нужен огромный такт, величайшая осторожность и всяческое заигрывание с казачеством. Ни на минуту нельзя упускать из виду того обстоятельства, что
215
ГЛАВА VI
мы имеем дело с воинственным народом, у которого каждая станица— вооруженный лагерь, каждый хутор — крепость. И политика их массового истребления приведет к тому, что мы с Доном никогда не справимся, а если справимся, то после долгой, кровавой и упорной борьбы. Опыт Вешенского восстания показал, что казаки чрезвычайно чутки к проводимой по отношению к ним политике и, раз загоревшись, пожар восстания быстро охватывает десятки тысяч казаков. Между прочим, ничто не содействовало так успеху восстания, как попавшие к ним, благодаря возмутительной расхлябанности местных советских органов, тезисы и директивы Цека партии по вопросу об отношении к казакам. Эти тезисы в руках казачьих офицеров послужили прекраснейшим материалом для агитации против Советской власти как явно стремящейся к уничтожению казачества. Отсюда и сила и отчаянное упорство восставших, которых мы не победили и которые достигли своей цели — соединиться с наступавшей казачьей армией. И это сделали те самые вешенцы, которые первые открыли путь Советской власти, первые перешли на нашу сторону» (35).
Рейнгольд формулирует ряд макиавеллевских рекомендаций, которые впоследствии были приняты Цека большевиков на вооружение и блестяще практически осуществлены. Предлагалось, учитывая исконные противоречия зажиточного донского Юга с середняцким Севером, постараться разрушить старый казачий уклад руками самих же казаков. Тут сразу следует вспомнить конные корпуса, затем армии, Буденного и Миронова, укомплектованные в основном из казачества беднейших Хоперского и Усть-Медведицкого округов. Их роль в коренном переломе войны на юге России хорошо известна.
Далее Рейнгольд советует подтвердить первые декреты об автономии Дона или даже декларировать его независимость и образовать Донское советское правительство. Только под вывеской этого правительства «мы должны проводить на Дону красный террор против казачьей контрреволюции, действуя и оружием, и словом, и аграрно-переселенческой политикой» (36).
Безусловно, не все из большевистского руководства, имевшие отношение к выработке казачьей политики, полностью разделяли точку зрения Рейнгольда, особенно касательно донской автономии. Но несмотря на обостренные дискуссии, вторую половину военной кампании 1919 года московское правительство и командование Красной армии проводили с большей осмотрительностью и осторожной политикой в казачьих областях. В этом деле решающим образом сказалась позиция, занятая самим Лениным, который принял сторону выступавших за тактику смягчения казачьей политики Цека. Пред
216
_СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
217
ставитель Цека на Южфронте Сталин пробовал было что-то бурчать Калинину, приехавшему информировать его о последних решениях по казачьему вопросу: дескать, казачество уважает силу и уступки, может, и принесли бы некоторую пользу, «если бы мы их били», атак как происходит наоборот, то практического результата от нее ожидать нельзя (37). В конце концов оба сошлись на том, что если нет пользы, то и вреда тоже не будет.
20 октября Оргбюро по предложению Стасовой постановило конфиденциально предупредить члена РВС Южного фронта И. Т. Смилгу о необходимости проследить за тем, чтобы на Дон вновь не попали работники, чьи имена связаны с проведением январской директивы ЦК о терроре среди казачества (38). 24 октября в той же коллегии была утверждена амнистия казакам, воевавшим на стороне белых, объявленная Туркестанским фронтом (39).
В 1920 году большевики, почувствовав силу, вновь перешли к более активной политике в казачьих областях. На Северном Кавказе агенты Наркомпрода усилили нажим на казачество и крестьянство в выкачке хлеба по разверстке. Советской властью были аннулированы все белогвардейские дензнаки, что очень больно ударило по карману население региона. Представитель терской организации партии эсеров на Всероссийской конференции ПСР, нелегально состоявшейся в сентябре 20-го года в Москве, говорил, что население Ставропольской губернии с нетерпением ожидало прихода Красной армии, но очень скоро наступило разочарование, когда начались беспощадные реквизиции. Помещичьи имения не были отданы крестьянам, а превращены в советские хозяйства, где работы велись принудительным образом силами окрестных жителей. Вскоре новые порядки вызвали в Ставрополье крестьянские волнения, которые отозвались и на Тереке. «Террор у нас царит небывалый,— докладывал делегат.— Недавно за убийство йа дороге между Ессентуками и Кисловодском председателя Пятигорской чрезвычайки было расстреляно 246 человек» (40).
Скрываясь в горах, терские казаки все же не хотели первыми поднимать открытого восстания, говоря, что пускай вначале поднимутся ставропольские мужики. Но и ставропольские крестьяне не спешили лезть на большевистские пулеметы, зато по соседству, на Кубани, положение все более обострялось. В июле 1920 года, в дни активизации врангелевской группировки, в Москву стали поступать сведения о резком усилении белогвардейских настроений на Кубани и появлении множества банд.
16 июля член Кавбюро ЦК РКП(б), зам. председателя Кавказской трудовой армии А. Г. Белобородов телеграфировал Ленину и ЦК:
ГЛАВА VJ
«Положение в крае становится серьезным. Хлебная разверстка, понижение ставок, аннулирование белогвардейских денег служат причинами все более растущего противосоветского настроения. Достигнутые Врангелем успехи расцениваются как доказательство бессилия Сов-власти, заставляют даже колеблющихся ориентироваться на возвращение белых» (41). В другом письме, от 30 июля, на имя замнарком-прода Брюханова Белобородое сообщал, что по всей Кубани, Ставропольской и отчасти Донской и Терской областям бродят банды, которые имеют связь с Врангелем и пытаются поднять всю Кубань и Дон (42). Через день в телеграмме Белобородова и уполномоченного Нарком-прода на Северном Кавказе Фрумкина от 1 августа, отправленной в адрес руководства СНК, ЦК РКП(б) и ВЧК, уже все предельно ясно: «Вся Кубань охвачена восстанием, действуют отряды, руководимые единой врангелевской агентурой. Зеленые отряды растут и значительно расширяются с окончанием горячей поры полевых работ около половины августа... В случае не ликвидации Врангеля мы рискуем временно лишиться Северного Кавказа... Под ударом все Черноморское побережье» (43).
Располагая агентурными данными о готовящемся десанте Врангеля на Кубань, Кубано-Черноморский ревком и командование 9-й армии решили беспощадно подавить разрастающееся повстанческое движение в области, лишив врангелевцев опоры на восточном побережье Черного моря. Началась чистка Кубани от оставшихся деникинских офицеров. 31 июля особый отдел 9-й армии издал приказ за №19, которым предписывалось «явиться на регистрацию в Краснодар (Екате-ринодар) всем бывшим военным, без различия рода службы, здоровья и возраста» (44). Явившиеся в легком летнем платье, без багажа и денег были отправлены на север, в Архангельск и Холмогоры истой поры совершенно исчезли для своих родных и близких. Ходили слухи, что они (около тысячи человек) были утоплены на барже близ Холмогор.
Следующий сокрушительный удар красного террора был обрушен на кубанское казачество. Как писал в частном письме член РВС 9-й армии С. А. Анучин, в июле РВС армии совместно с Кубано-Черно-морским комитетом РКП (б) и ревкомом сформировали ударные отряды, которыми была «расстреляна не одна тысяча противников Сов-власти и сожжена не одна станица (не одна сотня домов). И это чрезвычайно благоприятно подействовало на казачество, отрезвило его. Так, некоторые станицы с топорами и вилами отогнали бело-зеленые банды сами. После ликвидации десанта, очевидно, придется изменить нашу тактику, а именно перестав церемониться с казач-ней»,— делает вывод Анучин (45).
218
__СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
219
В результате принятых мер улагаевский десант на Кубани не получил ожидаемой поддержки со стороны казачества, в течение 14 августа — 7 сентября он был разгромлен, и его остатки эвакуированы в Крым. Белобородов в очередной телеграмме от 24 августа сообщал: «Оглушенное репрессиями, широко примененными за восстания и помощь зеленым, казачество сидит смирно, с белыми уходит население только тех станиц, которые занимались противником» (46).
Нивелирование общества, устранение социальных различий являлось стратегической, программной целью партии большевиков, и, надо отдать должное, в первые двадцать советских лет они добились в этом немалых успехов. Вначале процесс примитивизации социальной структуры российского общества происходил более стихийно, чем осознанно, в ходе вооруженной классовой борьбы, гражданской войны, а также в результате массовой эмиграции противников советского режима. В годы войны революционное творчество большевиков в области социальной инженерии проявлялось еще довольно слабо и более влеклось за событиями, но не опережало их, и там трудно отыскать отчетливый момент в череде событий, когда стихия стала уступать инициативу плановой политике. Вопрос этот сродни вопросу о начальной дате военного коммунизма, то есть принципиальный и во многом условный.
Несомненно, террор против казачества был весьма масштабным и чрезвычайно разнузданным, но он проводился еще в рамках гражданской войны, где невозможно определить меру оправданной жестокости. История может предложить другую, хорошо очерченную границу, которую нельзя стереть или поставить под сомнение. Она — в пределах военного коммунизма, но вне рамок гражданской войны, и в этом случае любые ссылки на необходимость самообороны или превентивных мер отпадают, перед глазами остается одна неприкрытая идея. Эта граница есть само окончание гражданской войны.
Красный террор на Кубани стал для большевиков генеральной репетицией перед их самым грандиозным экспериментом по социальной хирургии, проведенной в Крыму в конце 1920 — начале 1921 года, после взятия его Красной армией. К тому времени Крым, по образному выражению Троцкого, представлял собой «бутылку», куда в течение гражданской войны, особенно ее последнего года, стекались массы «классово чуждых» Советской власти элементов и остатки разбитых белогвардейских армий. Не все смогли или не захотели эвакуироваться вместе с Врангелем, и как выразилась в письме Оргбюро ЦК от 14 декабря 1920 года председатель президиума Крымского обкома РКП(б) Р. С. Самойлова (Землячка): «Буржуазия оста-
ГЛАВА VI
вила здесь свои самые опасные осколки — тех, кто всасывается незаметно в среду нашу, но в ней не рассасывается» (47).
В кругах большевистского руководства задолго до взятия Крыма зрели проекты капитальной чистки его населения. Учитывая, что в Крыму скопище контрреволюционеров, «после овладения Крымом надо послать туда не маниловых, а энергичных и твердых работников»,— делился своими мыслями с Крестинским сотрудник Крымского обкома А. Шаповалов в письме от 28 июля 1920 года (48). В ЦК партии такие соображения встречали полное понимание, поэтому после взятия полуострова состав областного комитета партии был обновлен. Слишком «мягкого» Гавена понизили с поста председателя, и на его место была прислана известная своей «твердокаменностью» Землячка. Позже побывавший в Крыму по татарским делам работник Нарком-наца М. X. Султан-Галиев характеризовал ее как «крайне нервную и больную женщину, отрицавшую в своей работе какую бы то ни было систему и оставившую по себе у всех крымских работников память "аракчеевских времен"» (49). Под ее руководством обком положил в основу своей работы «решительную борьбу с остатками контрреволюции в Крыму», твердую линию в отношении меньшевиков и мень-шевиствующих коммунистов (50). Во главе Крымского ревкома был назначен прославившийся своей жестокостью Бела Кун.
До того как они начали воплощать в жизнь привезенные из Москвы инструкции, внутренняя обстановка на полуострове складывалась относительно спокойно, если не считать повального грабежа населения, традиционно учиняемого кавалеристами 1-й и 2-й Конармий, которым Буденный молчаливо давал на разграбление взятых городов «законные» три дня. Разумеется, эти три дня растягивались на недели, к грабежу присоединялись другие красноармейские части, махновцы, и никто не мог их остановить. Но так как грабеж производился без особых насилий и убийств, население притерпелось и примирилось.
Из белогвардейцев в Крыму остались по большей части те, кто не чувствовал за собой вины перед Советами. Тотчас по занятии Крыма была объявлена регистрация всех военных, служивших в армии Врангеля. К этой регистрации население отнеслось без особого страха, так как оно рассчитывало, во-первых, на заявление Реввоенсовета 4-й армии о том, что офицерам, добровольно остающимся в Крыму, не грозят никакие репрессии, и, во-вторых, на предложение, опубликованное Крымревкомом первого состава, спокойно оставаться на месте всем рядовым офицерам, не принимавшим активного участия в борьбе против Советской власти, гарантирующее им неприкосновенность.
220
СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
При регистрации, которая проходила с 15 по 20 ноября, все бывшие офицеры были задержаны и разделены на две части. Первая: больные, инвалиды, старше 50 лет, а также все местные жители, имеющие семьи,— они были размещены по госпиталям и семьям. Во вторую вошли все остальные офицеры — эти были отправлены по железной дороге в северные концлагеря. Причем отправка происходила на самых гуманных условиях, раздетым выдавалось оказавшееся на складах старое военное обмундирование. Оставшимся была объявлена амнистия, «которая была встречена не только офицерами и населением города, но и рабочими с чувством глубокого удовлетворения и светлой радости»,— писал очевидец из Феодосии (51).
В «Известиях феодосийского военного ревкома» от 25 ноября появилось прочувствованное обращение амнистированных к советским властям, которое начиналось словами: «Дорогие товарищи! Мы, бывшие офицеры и чиновники армии Врангеля, получив извещение о дарованном нам помиловании, не находим слов для выражения чувств восхищения и благодарности человеколюбивому к нам отношению представителей власти и Советской Армии...» Заканчивалось обращение так: «Движение нашего сердца подсказывает нам, что отныне все силы, вся наша жизнь будут направлены на счастье Российской Рабоче-Крестьянской Республики. Да здравствует Российская С. С. Ф. Р. К. Республика! Да здравствуют доблестные вожди Советской России и Красной Республиканской Армии!» (52).
Так было в течение тех нескольких дней, когда крымчане были предоставлены самим себе, однако с севера уже надвинулись тучи. С прибытием назначенцев из Москвы обстановка резко изменилась. С середины двадцатых чисел ноября в Крыму начался красный террор. Казалось, ничто не предвещало его, и он явился совершенно неожиданным не только для офицеров и населения, но и для партийных и советских органов.
Через 2—3 дня после окончания первой регистрации была назначена новая, которая проводилась Особой комиссией 6-й армии и Крыма по регистрации. Регистрации теперь подлежали уже не только военные, но также буржуазия, священники, юристы и прочий тому подобный элемент. Все военные, только что амнистированные, вновь были обязаны явиться на регистрацию, которая продолжалась несколько дней. Не явившиеся были арестованы, и затем сразу же после регистрации начались массовые расстрелы.
Операция по красному террору в Крыму вошла в историю России как беспрецедентная акция, которая по размаху и числу казненных в сравнительно короткий промежуток времени не имела аналогов
221
ГЛАВА ОТ_'
в прошлой истории России; кажется, не дал их впоследствии и период сталинского террора.
Расстрел такого количества людей в кратчайшие сроки был задачей не из легких даже для опытного в этих делах отлаженного репрессивного аппарата ЧК. Организация казней осуществлялась со значительными дефектами. Как правило, приговоренные выводились большими группами за город и расстреливались беспорядочно, гуртом. Один эпизод расстрелов описывается в обращении одного видного феодосийского коммуниста в ЦК РКП (б). В Феодосии на расстрел была выведена очередная партия в 29 человек, больных и инвалидов, накануне положенных в госпиталь. «Расстрел был обставлен невероятно жестокими условиями: предназначенные к расстрелу предварительно раздевались почти донага и в таком виде отправлялись на место расстрела. Здесь, видимо, стрельба производилась прямо в толпу. Окраины города огласились воплями и стонами раненых. Кроме того, вследствие, может быть, стрельбы в густую толпу, многие из расстреливаемых оказывались неубитыми, а лишь легко раненными» (53). Оставшиеся в живых по окончании стрельбы разбегались, расползались по окрестностям, и их появление в деревнях и на окраинах городов в голом виде и почти в сумасшедшем состоянии производило неизгладимое впечатление га население. Их прятали, кормили и направляли либо в горы, лиоо скрывали в госпиталях. Когда же эти факты стали известны чекистам, то начались аресты и расстрелы укрывателей, пошла цепная реакция массовых расстрелов не только офицеров, буржуазии, чиновничества, но и простых обывателей, крестьян и даже рабочих. Трясина террора просто засосала те карательные органы, которые его проводили. В результате, имея целью добить остатки контрреволюции и уничтожить классово чуждый элемент, советские карательные органы с силой ударили по всему населению Крыма.
Социальный состав попавших под репрессивный молот ЧК оказался крайне пестрым, здесь были все слои населения. Как свидетельствует Мельгунов, в Севастополе расстреляли около 500 портовых рабочих за то, что содействовали погрузке Врангеля на корабли (54). Были арестованы и расстреляны некоторые зеленые, в свое время помогавшие коммунистам-подпольщикам. Сделали было попытку расправиться и с махновцами, штурмовавшими вместе с большевиками Сиваш, но те лихо выскочили из крымской бутылки, с боем прорвав окружение. Репрессии затронули и сам партийно-советский аппарат. Землячка проводила постоянные чистки кадров и без колебаний отправила многих работников в особые отделы и ЧК. 222
_СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
223
Учитывая то обстоятельство, что при первой регистрации белых офицеров были оставлены и амнистированы местные жители, то, естественно, в Крыму у них имелись и семьи, и родственники. Как докладывал по горячим следам наркомнацу Сталину и ЦК РКП(б) приезжавший в Крым в марте—апреле 1921 года Султан-Галиев: «Самое скверное, что было в этом терроре, так это то, что среди расстрелянных попало очень много рабочих элементов и лиц, оставшихся от Врангеля с искренним и твердым решением честно служить Советской власти. Особенно большую неразборчивость в этом отношении проявили чрезвычайные органы на местах. Почти нет семейства, где бы кто-нибудь не пострадал от этих расстрелов: у того расстрелян отец, у этого брат, у третьего сын и т. д.» (55).
Землячка писала в Оргбюро ЦК, что у крымских партийных и советских работников сохранилась связь с буржуазными слоями и «от красного террора у них зрачки расширяются и были случаи, когда на заседаниях Ревкома или Областкома вносились предложения об освобождении того или иного крупного зверя только потому, что он кому-то из них помог деньгами, ночлегом» (56).
У старых крымских коммунистов-подпольщиков зрачки были в порядке, когда во времена еще белого террора по приговору военно-полевого суда под председательством генерала Кутепова на главных улицах Симферополя в течение недели развешивалось по 50 и свыше казненных. Оставшиеся в живых продолжали самоотверженно работать. Но уже при Советской власти, будучи во главе партийных и советских органов, многие из них «прибегали» с заявлениями о том, что они снимают с себя обязанности и т. п. Такие заявления стоили им положения, как, например, освобожденному и арестованному за подобные действия секретарю бюро Севастопольского комитета РКП(б) Куценко.
Султан-Галиев писал, что среди всего крымского населения красный террор, расстрелы вызвали «неизгладимо-тяжелую реакцию» и сильное озлобление (57). С усилением антисоветского настроения и возможными последствиями на полуострове нельзя было не считаться. Поэтому 2 января 1921 года на заседании Крымского обкома было принято решение «согласиться с мнением Крымчека, чтобы особый отдел, вынося приговор о расстреле, вместе с тем делал постановление о высылке из Крыма семьи расстрелянного» (58). И поползли на север эшелоны с семьями казненных, умножая по пути число жертв красного террора в Крыму. Сталинская практика ЧСИР зиждилась непрочном фундаменте ленинского периода.
Крым в разное время именовали то Всероссийской, то Всесоюзной здравницей, а в 1921 году его называли «Всероссийским кладбищем».
ГЛАВА VI___
224
Масштабы бойни, учиненной в Крыму, потрясали воображение современников, и о числе ее жертв ходили самые разнообразные слухи и сведения. Мельгунов в своей книге приводит некоторые данные, почерпнутые из различных источников: 50.000, 100.000—120.000 и даже 150.000. «Какая цифра соответствует действительности, мы, конечно, не знаем»,— признается он (59). Не знаем и мы. Очевидно, не знала и сама ЧК, осуществлявшая этот террор, точного числа людей, попавших под ее пулю. Но безусловно наиболее объективные данные надо искать не в кошмарных слухах запуганных и обозленных крымчан, а во внутренней документации учреждений и лиц, имевших отношение к проведению акции.
Землячка в информационной сводке для ЦК РКП (б) о деятельности Крымобкома за период с 22 ноября по 13 декабря 1920 года сообщала: «Путем регистрации, облав и т. п. было произведено изъятие служивших в войсках Врангеля офицеров и солдат. Большое количество врангелевцев и буржуазии было расстреляно (например, в Севастополе из задержанных при облаве 6000 чел. отпущено 700, расстреляно 2000, остальные находятся в концлагерях)... В облаве, произведенной в г. Симферополе, приняли участие ответственные сотрудники Об-ласткома, с целью недопущения случаев ареста рабочих, имевших место в Севастополе» (60).
СултанТалиев в своем докладе писал: «По отзывам самих крымских работников, число расстрелянных врангелевских офицеров достигает по всему Крыму от 20.000 до 25.000. Указывают, что в одном лишь Симферополе расстреляно до 12.000. Народная молва превозносит эту цифру для всего Крыма до 70.000. Действительно ли это так, проверить мне не удалось» (51).
Большевики произвели попытку с помощью террора превратить Крым в камень чистой рабоче-крестьянской воды, но она не достигла цели; в течение 1921 года Крым еще неоднократно лихорадило от разного рода «приложений» к массовому террору. В начале 21-го года Крымчека по поручению обкома партии провела операцию по высылке всех меньшевиков с полуострова. 2 января обком вынес решение «поручить Крымчека для чрезвычайной сессии ревтриба создать процесс меньшевиков, скомпрометировавших себя при Врангеле» (62). 22 июня президиум обкома рассмотрел вопрос и принял постановление «о выселении из Крыма буржуазии в связи с экономическим и политическим положением Крыма» (63). Высылались сдавшиеся зеленые, с которыми летом было заключено устное соглашение о прекращении преследований в обмен на прекращение партизанской борьбы.
СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
Все это были отзвуки той акции красного террора, которая многими наблюдателями из большевистского лагеря была признана как крупная ошибка. Сохранились свидетельства о том, что вопрос о терроре не мог быть даже поставлен на обсуждение в местных партийных организациях. Упомянутому коммунисту в феодосийском парткоме прямо ответили, что комитет бессилен что-либо сделать. В Симферополе заместитель председателя Крымревкома Гавен заявил, что видит ненужность и даже вред террора, член ревкома и обкома Д. И. Ульянов также разделял эту точку зрения. Ходатаю было указано, что единственная возможность повлиять на ситуацию в Крыму заключается в поездке для доклада в Москву (64).
Здесь естественно выступает вопрос, которым неоднократно задавались современники и историки крымской трагедии: кто в первую очередь несет ответственность за террор? Кто принимал принципиальное решение о его проведении? Звучали и звучат обвинения в адрес Бела Куна и Землячки, поднимаются и выше, до указания на Троцкого: мол, тот заявлял, что не приедет в Крым до тех пор, пока там остается хоть один контрреволюционер. Эти предположения лишь скользят по поверхности, не затрагивая существа проблемы.
Непосредственными организаторами красного террора в Крыму были: член коллегии ВЧК, начальник особых отделов Юго-Западного и Южного фронтов В. Н. Манцев и ударная группа особого отдела Южфронта во главе с Е. Г. Евдокимовым, а также особые отделы 6-й, затем 4-й армий и Крыма. Особые отделы (военные отделы ЧК) в своей деятельности непосредственно подчинялись приказам из центрального аппарата ВЧК. Машина чекистского террора могла быть приведена в действие отнюдь не решениями крымских властей и даже не Троцким, а только с Лубянки. В свою очередь хорошо известно, что коллегия ВЧК и ее аппарат работали под непосредственным контролем и руководством ЦК РКП (б) и все крупные вопросы, касающиеся чекистских органов выносились на решение высших партийных инстанций — Пленума, Политбюро и Оргбюро ЦК. Террор в Крыму и являлся вопросом именно такого ранга, который не мог быть решен ВЧК самостоятельно, без санкции ЦК. Исследователей сбивает то, что в известных партийных документах нет никакого упоминания о подобном решении. Не стоит и трудиться, переворачивая горы архивной документации ЦК большевиков за 1920 год. Его там нет и быть не может. Полезнее посмотреть протокол заседания Политбюро ЦК еще от 8 ноября 1919 года, на котором рассматривалось заявление Сталина о том, что «некоторые сведения о заседаниях ЦК доходят до врагов». Заявление вызвало обеспокоенность
225
ГЛАВА VI
высочайшего синклита, и было постановлено: «Решений по наиболее серьезным вопросам не заносить в официальный протокол» (65). Скорее всего, и это решение о терроре в Крыму осталось записанным только в памяти секретаря ЦК Крестинского.
Теперь, если учесть, что никакой важный вопрос на Пленуме и Политбюро ЦК не мог быть решен против воли председателя, чьи обязанности бессменно исполнял председатель Совнаркома, то становится ясно, что в конечном счете все нити в организации грандиозного эксперимента по социальной хирургии в Крыму ведут лично к Ленину. И здесь вновь вспоминается фраза Молотова, который в ответ на вопрос собеседника: «Кто был более суровым, Ленин или Сталин?» — без колебаний ответил: «Конечно, Ленин» (66).
В свое время большевики, упоенные неограниченной властью и ослепленные своей доктриной, позволяли себе высказываться более откровенно, нежели их позднейшие апологеты. Сейчас понятно, что известная фраза о принуждении во всех его формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, как методе выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи,— это не революционная поэзия чрезмерно увлекающегося Бухарина, а самая что ни на есть правда. Здесь в обнаженном виде предстала та практическая установка, которой руководствовались научные утописты от марксизма в стремлении преобразовать мир и подарить человечеству счастье.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Красный террор. 1918. 1 ноября.
2. РЦХИДНИ. Ф. 4. Оп. 2. Д. 1111. Л. 41.
3. Знамя труда. 1918. 6 марта.
4. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 598. Л. 83.
5. Там же. Д. 81. Л. 49.
6. Там же. Оп. 112. Д. 8. Л. 131.
7. Там же. Д. 9. Л. 48.
8. Там же. Оп. 65. Д. 5. Л. 121.
9. Там же. Д. 337. Л. 76.
10. Там же. Оп. 112. Д. 9. Л. 66.
11. Там же. Л. 62.
12. Там же. Оп. 65. Д. 5. Л. 109.
13. Там же. Оп. 84. Д. 138. Л. 27.
14. Там же. Л. 24,
15. ГАРФ. Ф. 1240. On. 1. Д. 72. Л. 5.
16. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 7. Л. 157.
17. Там же. Оп. 112. Д. 9. Л. 81.
226
СОЦИАЛЬНАЯ ХИРУРГИЯ — МАССОВЫЙ ТЕРРОР
18. РГАЭ. Ф. 478. Оп. 16. Д. 23. Л. 25.
19. Р1ДХИДНИ. Ф. 17. Оп. 4. Д. 26. Л. 23.
20. Там же. Оп. 65. Д. 63. Л. 13.
21. Там же. Д. 61. Л. 94.
22. Там же.
23. Там же. Л. 148.
24. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 7.
25. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 61. Л. 210.
26. Там же. Л. 215.
27. Мельгунов С. П. Красный террор в России. М., 1990. С. 49.
28. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 61. Л. 170.
29. Там же. Л. 173.
30. Там же. Д. 34. Л. 85.
31. Там же. Л. 86.
32. Там же. Оп. 112. Д. 3. Л. 39.
33. Там же. Ф. 2. On. 1. Д. 9983. Л. 2.
34. Генис В. Л. Расказачивание в Советской России // Вопросы истории. 1994. №1.
35. РЦХИДНИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 106. Л. 7.
36. Там же.
37. Там же. On. 1. Д. 1037. Л. 1.
38. Там же. Оп. 112. Д. 9. Л. 88.
39. Там же. Л. 96.
40. Там же. Оп. 84. Д. 138. Л. 22.
41. Там же. Д. 76. Л. 5.
42. Там же. Л. 16.
43. Там же. Л. 6.
44. Там же. Д. 47. Л. 2.
45. Там же. Д. 76. Л. 13.
46. Там же. Л. 12. Репрессии коснулись и терского казачества. После восстания в Грозненском округе, в октябре 1920 года, были выселены казачьи станицы Калиновская (по переписи 1916 года насчитывавшая 1382 двора и 7799 душ); Ермоловская (768, 3517); Закань-Юртовская (Романовская) (697, 3575); Самаш-кинская (651, 3286); Михайловская (706, 3629). Мужское население этих станиц в возрасте от 18 до 50 лет было отправлено в Донбасс, частью — в Бакинскую губернию. Все остальное население «поприютилось» как смогло в станицах Моздокского и других округов (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 296. Л. 41.).
47. Там же. Д, 21. Л. 29.
48. Там же. Оп. 12. Д. 276. Л. 3.
49. Там же. Оп. 13. Д. 498. Л. 89.
50. Там же. Оп. 12. Д. 27. Л. 39.
51. Там же. Оп. 84. Д. 21. Л. 25 об.
52. Там же. Л. 20.
53. Там же. Л. 26 об.
54. Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 68.
55. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 13. Д. 498. Л. 91.
227
ГЛАВА VI
56. Там же. Оп. 84. Д. 21. Л. 29 об.
57. Там же. Оп. 13. Д. 498. Л. 91.
58. Там же. Д. 500. Л. 2.
59. Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 66.
60. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 12. Д. 277. Л. 39.
61. Там же. Оп. 13. Д. 498. Л. 91.
62. Там же. Д. 500. Л. 2.
63. Там же. Д. 499. Л. 84.
64. Там же. Оп. 84. Д. 21. Л. 27.
65. Там же. Оп. 3. Д. 37. Л. 1.
66. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 184.
228
шва vu
"ТЕНИ" ВОЕННОГО
коммунизма -
СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРЯСПРЕДЕЛЕНИЕ
Истории известны примеры, когда власть, попадая в затруднительные условия и будучи увлеченной какой-нибудь идеологической крайностью, предпринимала попытки либо полностью запретить рыночные экономические отношения, либо, наоборот, предоставляла полнейшую свободу торговому предпринимательству. И как свидетельствует опыт, и в том и в другом случае немедленно возникало то, что при любом строе и в свете любой идеологии называлось и называется спекулятивным рынком. Большевистская власть, в соответствии с исповедуемой ею теорией, полагала в качестве незыблемого принципа своей политики задачу искоренения свободных экономических отношений и замену их плановым, централизованным ведением общественного хозяйства. Как казалось, эта задача диктовалась естественным ходом событий, объективной потребностью в усилении государственного регулирования, возникшей в результате войн и разрухи. Свободная торговля поднимала цены на продовольствие и товары до чудовищных высот, доступных только имущим классам, торговый капитал в погоне за максимальной прибылью выпрыгнул далеко за рамки общенациональных интересов и тем самым приговорил себя на замену централизованной системой снабжения.
Уже через несколько месяцев после начала войны, в апреле 1915 года, далекая от марксизма газета русских националистов «Московские ведомости» стала выступать за энергичные меры в отношении спекулянтов. На ее страницах появилась критика городских управ, которые никак не решались поднять вопрос о реквизиции товаров, «хотя им хорошо известно, что нынешняя дороговизна, если не всецело, то в значительной степени, обуславливается спекулятивной деятельностью банков, которые искусственно задерживают появление товаров на рынке» (1). Горячка наживы захватывала все более широкие слои
229
ГЛАВА УП
населения. Из Воронежской губернии писали, что там, в хлебородном краю, после трех порядочных урожаев сряду также ощущается продовольственный кризис (2). Появились промышленники-крестьяне, которые не допускали пшеницу к городам, скупали ее на месте и конт-рабандно доставляли через все кордоны городским спекулянтам, зарабатывая рубль прибыли на рубль капитала. В обществе стала ходячей стереотипная фраза: «Деревня завалена деньгами». Газета обвиняла чиновников и общественных уполномоченных в небескорыстном пособничестве торговцам и банкирам и в публикации накануне Февраля почти символически подводила итоговую черту усилиям свободного предпринимательства по «укреплению» тыла во время великой войны: «Образовалось какое-то своеобразное общество взаимного грабежа» (3).
Февральская революция усугубила хозяйственный развал страны. В этом обоюдную роль сыграли как промышленники, так и сами рабочие, усилившие свою борьбу за лучшие условия труда и увеличение заработной платы. Весьма популярное и казавшееся бесспорным требование 8-часового рабочего дня, разумеется при сохранении зарплаты на том же уровне, вело к удорожанию всех товаров и перевозок. Иначе говоря, закон о 8-часовом рабочем дне был подарком рабочим не только за счет предпринимателей, но и всего остального общества. Промышленники, ввиду неопределенного положения на рынке, спешно ликвидировали дела, капитал извлекался из всех тех предприятий, которые не имели возможности совершать его оборот в 2—3 месяца. Буржуазия скупала ценности, валюту, другие активы и переводила их за границу. В условиях политической нестабильности не могло быть и речи о каком-либо развитии производства.
В течение 1917 года десятками закрывались или сокращали свою выработку мелкие и крупные промышленные предприятия, повсеместно росли масштабы безработицы. В деревне стала чувствоваться острая нехватка товаров, началась спекуляция изделиями промышленного производства. В этих условиях государственная монополия и твердые цены на продукты сельского хозяйства стали абсолютно неприемлемы для крестьянства. И, следовательно, под оболочкой хлебной монополии, на развалинах крупной хлебной торговли вырос спекулятивный вольный рынок — мешочничество и лоскугаичество. Десятки и сотни тысяч людей везли продовольственные продукты в голодающие города и регионы, сбывали их там имущим потребителям, закупали у крупных спекулянтов городской товар и везли его в деревню, чтобы сбыть крестьянину. Мелкая спекуляция наносила народному хозяйству гораздо больший ущерб, чем сотня крупных спеку-230
•ТЕНИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
231
лятивных дельцов, работавших на виду и руководствовавшихся длительным хозяйственным расчетом. Давно замечено, что отмирание общественного явления происходит в форме его наивысшего, гипертрофированного развития. Российский рынок приближался к своему краху через захлестнувшие его волны спекуляции. Господство аграрной и промышленной буржуазии в 1917 году привело к неизбежности установления всеобъемлющей государственной хлебной и промышленной монополии, каковая и явилась в лице военнокоммунистической политики большевиков.
Однако в течение первого года своей власти правительство Ленина не имело достаточных экономических и политических возможностей подкрепить свои идеологические установки по части замены свободного обмена организованным государственным снабжением населения необходимыми ему продуктами и изделиями. Свободный рынок продолжал господствовать, в отношениях между городом и деревней. Вытеснение свободного рынка могло осуществляться лишь по мере укрепления большевистской власти в деревне и соразмерно успехам ее продовольственной политики. Одной из первых вех в этом направлении явилось введение классового пайка вскоре после начала кампании вооруженного похода в деревню.
27 июля 1918 года коллегия Наркомпрода поставила в качестве первоочередной задачи введение классового пайка. С точки зрения теории классовой борьбы это был гениальный выход. Цюрупа приписывал появление идеи классового пайка Ленину, который еще при наркомпроде Шлихтере сказал: «Хлеба у нас нет, посадите буржуазию на восьмушку, а если не будет и этого, то совсем не давайте, а пролетариату дайте хлеб». «Это было блестящей идеей,— считал Цюрупа,— благодаря этому мы продержались» (4).
Первым блестящую идею по собственному почину начал проводить Петроград — в июне 1918 года, а в июле присоединилась и Москва. Население было поделено на четыре категории: 1 категория — особенно тяжелый физический труд, 2 — обыкновенный физический труд, больные, дети, 3 — служащие, представители свободных профессий, члены семей рабочих и служащих, 4 — владельцы различных предприятий, торговцы, не занимающиеся личным трудом, и прочие. К сентябрю выдача продуктов была официально установлена в следующих пропорциях— 4:3:2:1 (Москва) и 8:4:2:1 (Петроград). Но как утверждали образованные мемуаристы, «евшие» в то время по низшим категориям, некоторый паек практически получали только две первые категории, третья — изредка, четвертая — никогда (5) и была вынуждена или искать иные источники пропитания, или угасать от «умеренности».
ГЛАВА УП
Это могли бы . засвидетельствовать все непролетарские писатели, художники, представители других творческих профессий и интеллигенции. В Петрограде наибольший процент смертности от голода был зафиксирован среди мелких лавочников, приказчиков, потерявших работу. Однако некоторые назойливые исследователи уже тогда обращали внимание на то, что классовый паек имел скорее политическое значение. На 2 августа 1918 года в Петрограде по 1-й категории получало 43,4% населения, по 2-й — 43,3%, по 3-й — 12,2%, по 4-й — 1,1% (6). Так что того «буржуя», за счет которого хотели накормить пролетария, не оказалось. Улучшить питание 99 человек за счет 1 человека оказалось достаточно проблематичным.
В те времена ходил довольно глупый, но характерный анекдот: Законоучитель спрашивает в гимназии: «Итак, Спаситель насытил тремя хлебами пять тысяч человек. Скажите, как назвать сие?» Ученик бойко: «Карточная система». В дальнейшем, в период военного коммунизма и нэпа, карточно-распределительная система неоднократно изменялась и совершенствовалась, ее история намного длиннее, чем библейский пересказ чудес Спасителя. Существенная корректировка системы произошла в апреле 1919 года, когда пленум ЦК РКП (б) принял принципиальное решение о введении единого трудового классового пайка, которое уравнивало в правах советских служащих с рабочими.
В крупных городах центра и северо-запада России неизменным спутником классовой распределительной системы был голод среди значительной части обывательского населения. По сведениям Зиновьева, которые он привел на заседании ЦК 13 апреля, смертность от голода в Петрограде составляла 1/з от общей смертности (7). В самые трудные зимние дни 1919 года Президиум Моссовета 9 декабря вынес специальное постановление о скорейшем удалении трупов умерших из жилых помещений (8).
Военнокоммунистическая политика централизации экономики обязывала государство принять на себя все бремя функций свободного рынка и приступить к плановому формированию цен на промышленную продукцию и продовольствие. В условиях жесткой борьбы со спекуляцией государственные цены не могли быть иными, кроме как твердыми, и степень их «твердости» напрямую зависела от экономической и полицейской силы государства. Последовательное проведение твердых цен на промышленную продукцию явилось бы очень сильным ударом по спекулятивному рынку, но подвох заключался в том, что это мероприятие не менее чувствительно ударило бы и по зарплате рабочих промышленных предприятий, которым свободные 232
ш ТЕНИ9 ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
233
цены на продовольствие стали бы совершенно не по карману. Поэтому все опять-таки упиралось в главную, определяющую социально-экономическую проблему военного коммунизма — отношения большевистской власти с крестьянством.
В августе 1918 года, одновременно с повышением твердых цен на хлеб нового урожая Советским правительством была проведена попытка привести в стабильное соответствие цены на всю сферу товаров сельского хозяйства и промышленности. Надо отдать должное, работа была проведена тщательно и, можно сказать, виртуозно. Все было учтено. Не было учтено только отсутствие хлеба по твердым ценам. По известным причинам крестьяне продолжали саботировать государственные заготовки продовольствия. В итоге, в феврале 1919 года виртуозное соответствие августа было окончательно сломано повышением цен на изделия промышленности, которая была вынуждена приспосабливать зарплату рабочих к ценам на вольном рынке. Отсюда началась уже безудержная эмиссия, инфляция и разрушение денежной системы. Антирыночная идеология и классовая политика большевизма возымели обратный результат, укрепляя позиции спекулятивного рынка.
В статье «О свободной торговле хлебом», написанной в августе 1919 года, Ленин приводит цифру 105 миллионов пудов хлеба, как итог закончившейся продовольственной кампании 1918/1919 года (9). В его глазах это представлялось как несомненный успех советской продовольственной политики по сравнению с предыдущим годом. «Точные исследования о питании городского рабочего доказали, что он только половину (приблизительно) продуктов получает от государства, от Компрода, другую же на «вольном», «свободном» рынке, т. е. от спекулянтов» (10). В своих выводах Ленин опирался на таблицу о потреблении хлеба и других продуктов в 1918—1919 годах в 21 губернии Советской России, представленной ему из ЦСУ (11). Однако цифры, приведенные в таблице, красноречиво свидетельствуют, что самые беспокойные подопечные Наркомпрода, рабочие Москвы, Петрограда и Иваново-Вознесенска — трех «красных», как тогда говорили, губерний в 1919 году получали по карточкам в среднем не более 29% всех потребляемых продуктов. То есть намного меньше, чем половину. Таким образом, председатель Совнаркома поддался излишнему оптимизму, и прогресс в государственном снабжении основных потребителей по сравнению с летом 1918 года оказался очень невелик. Из этого следовало то, что, несмотря на широковещательные заявления и шумную борьбу с вольным рынком, у власти не было иного выхода, кроме как мириться с его существованием.
ГЛАВА УП_
234
Относительно чего сохранились признания некоторых большевистских лидеров, сделанные ими в камерных партийных и советских аудиториях. Известный литературный классик А. И. Куприн, переживший годы гражданской войны в Гатчине, под голодным Петроградом, восклицал: «Памятник Мешочнику, спасшему в гражданскую войну многие тысячи жизней городского и сельского населения. Памятник ему!»
Более того, скоро опомнившись, правительство большевиков начало восстанавливать на пепелище декрета от 21 ноября 1918 года о государственном снабжении населения уничтоженную было легальную торговлю. Так, постановлением Президиума Моссовета от 30 апреля 1919 года была разрешена свободная мелочная торговля ненормированными (немонополизированными) продуктами, а также торговля всеми изделиями кустарного производства, заграничными товарами и т. п. (12). Фактически же в ассортимент открывшихся мелких лавчонок сразу же пролезли и нормированные продукты, не подлежащие свободной купле-продаже (13).
В кустарном производстве заработки были намного выше, чем на государственных предприятиях. Рабочие в кустарной промышленности получали по 15—20.000 рублей (приблизительно в 10 раз больше, чем по государственным тарифам 1919 года) и бежали туда с государственных предприятий. Частные предприниматели обходили положение декрета от 26 апреля 1919 года, в котором им разрешалось иметь не более 10 работников. По сведениям комиссии ВЦИК по борьбе со спекуляцией, в 1920 году имелись кустарные предприятия, работавшие исключительно на вольный рынок и насчитывавшие до 2000 рабочих (14).
Легальная торговля ненормированными продуктами и изделиями кустарного производства с некоторыми коррективами властей продержалась весь период военного коммунизма, вплоть до своего полного освобождения нэпом (15).
В годы гражданской войны Советская Россия была буквально поражена саранчой мешочничества. Мешочники, в основном молодые, здоровые люди, были главными конкурентами Наркомпрода в деревне. Они в значительной степени снабжали вольный рынок, придавая неповторимый колорит эпохе военного коммунизма. На вокзалах Совдепии была страшная скученность, антисанитария, воровство. «Не спи, товарищ, спать нельзя!» — делился своими впечатлениями один кооператор о своей поездке зимой 1919 года. Зима была временем снежных заносов, нарушения всяческого порядка движения. На вокзалах люди сходили с ума. Как описывает кооператор, один
« ТЕНИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
235
немолодой мужчина, потеряв рассудок, бросался на всех с кулаками, кусался и вопил: «Я сошел с ума, я сошел с ума...» (16). Тучи людей с мешками, забившие теплушки и облепившие крыши вагонов, сражения за места на вокзалах и при посадке — это движется армия мешочников, везущая свой драгоценный груз через кордоны заградительных отрядов.
На каждой крупной узловой станции располагались заградительные отряды продовольственной армии Наркомпрода. Они вели упорную борьбу с индивидуальным и организованным мешочничеством, которая нередко выливалась в самые ожесточенные сражения. Злополучная для мешочников станция Тихорецкая в Кубано-Черномор-ской области была свидетельницей самых упорных боев со стрельбой из пулеметов и метанием ручных гранат. Такие столкновения обычно заканчивались разоружением мешочников, но иногда загра-дотрядовцам приходилось идти на компромисс, пропускать часть продуктов на север, во избежание напрасной гибели людей. В годы гражданской войны мешочничество было хоть и прибыльной, но весьма опасной профессией. Опасности грозили предприимчивым коммивояжерам не только со стороны советских кордонов, йо и кого бы то ни было, кто имел в руках винтовку, а за поясом запас гранат. Так, в августе 1918 года, во время боев за Казань, чехи и белогвардейцы затопили два парохода на Волге (против фабрики Поляри), битком набитые мешочниками (17).
За отсутствием продовольствия, а иногда и просто достаточного количества денежных знаков, предприятия и профессиональные союзы практиковали выдачу в качестве зарплаты рабочим изделий их собственного производства, которые немедленно препровождались на тот же спекулятивный рынок. Только во второй половине 1920 года ВЦСПС начал активно бороться с практикой подобной натурализации заработной платы. Несмотря на то, что политика военного коммунизма была направлена на искоренение свободной торговли, которая, по справедливому замечанию большевистских теоретиков, «ежечасно» порождала мелкую буржуазию и возрождала капитализм, на деле получалось то, что спекулятивная торговая лихорадка охватывала все новые слои населения, ранее не знавшие этого ремесла. Национализация торговли означает, что вся нация торгует, говорили остряки.
Да, мешочничество являлось существенным источником вольного рынка, но далеко не основным. 28 марта 1920 года московская газета «Коммунистический труд» статьей Мясникова (возможно, секретаря МК РКП (б) А Ф. Мясникова) вопрошала: «Откуда хлеб на Сухаревке?» И отвечала: «Ежедневно часть выпеченного хлеба, измеряемая сотнями
ГЛАВА УП_
236
пудов, утекает на Сухаревку». И в заключение делала вывод: «Разврат и разложение — вот что царствует в нашем хлебопечении».
«Разврат и разложение» царствовали не только в хлебопечении. 22 июня 1920 года на пленуме Моссовета председатель контрольного совета Пельше риторически спрашивал: «Как появляются продукты на Сухаревке? В то время, когда мы ничего не имеем, там есть все виды продуктов как питания, так и ширпотреба. Вы знаете, что рыбу никоим образом, никаким мешочникам провезти нельзя... Ясно, что рыбой и другими продуктами снабжают Сухаревку магазины и склады различных учреждений, в том числе и МПО» (18). Еще в октябре 1919 года ревизия госконтроля московских холодильников сделала вывод, что неограниченное снабжение Сухаревки производится «исключительно и только холодильниками города Москвы» (19). Но ревизоры тщетно настаивали на немедленной передаче всей коллегии Наркомпрода суду революционного трибунала, в таком случае надо было судить в придачу и весь ВСНХ.
Поскольку главкам и организациям ВСНХ было выгодней реали-зовавать свои товары по ценам вольного рынка, а не отдавать за бесценок для распределения через потребительскую кооперацию, постольку борьба со злом спекуляции носила безнадежный характер. Созданная в первой половине 1920 года специальная комиссия ВЦИК по борьбе со спекуляцией вскрыла совершенно чудовищные масштабы этого явления.
Как докладывал 18 июня 20-го года на комфракции ВЦИК ее председатель, наркомюст Крыленко, спекуляция представляла собой второй источник снабжения не только для населения, но и для национализированных предприятий. Сухаревка не есть примитивная форма торговли, как считают некоторые, подчеркивал Крыленко: «Это есть не что иное, как вновь возродившаяся частнокапиталистическая торговля с крупным массовым предложением и крупным оптовым спросом, с большой, великолепно развитой агентурой как по сбыту, так и по заготовке» (20).
Настоящая Сухаревка — это были не старушки, продающие последнее имущество на хлеб, и не безработные интеллигенты, торгующие с лотка довоенными серными спичками. Товары, предлагавшиеся на вольном рынке: мануфактура, машины, станки, электротехника, бумага и прочее — все это было изделиями производства национализированных советских предприятий. Оказывается, несмотря на всю идеологическую подоплеку и новый социалистический статус промышленных предприятий, их вовсе не устраивала система тотального централизованного распределения продукции, навязывавшаяся им
ТЕНИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
политикой военного коммунизма. Не устраивала она и само руководство советских наркоматов. Когда в 1920 году особая комиссия выработала проект декрета о том, что закупать на вольном рынке могут только распределительные организации типа Центросоюза, но никак не государственные учреждения, то Наркомпуть, Нарком-воен и, в особенности, ВСНХ стали на дыбы. В Малый совнарком, где обсуждался этот проект, был внесен встречный вариант декрета, который, наоборот, предусматривал расширение прав государственных учреждений по операциям на вольном рынке. Национализированные предприятия, точно так же, как и частные, проявили свою кровную заинтересованность в существовании вольного рынка. Подобная ситуация была характерна не только для Москвы. Харьковские чекисты осенью 1920 года установили, что почти все продукты на местный вольный рынок попадают из советских учреждений, а «крупная спекуляция идет организованным путем между учреждениями УССР и РСФСР» (21).
Наряду с борьбой отдельных предприятий за расширение самостоятельности в реализации своей продукции, сам Президиум ВСНХ вел борьбу против монополии Наркомата финансов в сфере контроля над кредитно-бюджетными операциями. Все идеологические и политические установки отодвигались на второй план, когда речь шла об экономических интересах. Это справедливо не только по отношению к отдельным предприятиям и ведомствам, «Сухаревскими» приемами пользовалось и само государство. Крестьяне жаловались, что агенты Наркомпрода торгуют солью по огромным, спекулятивным ценам. Значение соли было велико, как тогда заметил Бухарин, в условиях обесценения денег именно соль превращалась во всеобщий эквивалент в частных торговых операциях.
Вообще торговые пути военнокоммунистического государства были неисповедимы. Например, канцелярские принадлежности для Совнаркома закупались даже не на Сухаревке, а за линией фронта, на дени-кинской территории. Отношения Совдепии с регионами, находившемся под контролем белых, далеко не исчерпывались военными операциями. Кооперативные организации и продовольственные органы продолжали нелегальным путем пересылать дензнаки за линию фронта для заготовки продовольствия. Но поскольку и деньги и товары нередко разграблялись белыми, подобные предприятия были прекращены приказом наркома Цюрупы от 14 августа 1919 года (22).
Изучая теневую экономику военного коммунизма, нельзя отыскать практически ни одной отрасли национального хозяйства, не вовлеченной в сферу оживленной купли-продажи. Это касается в том числе
237
ГЛАВА УП__
238
и объектов национализированной недвижимости — земли, домов, предприятий. Самым компетентным статистиком в этой области являлось конечно же не ЦСУ, а чека со своей тайной агентурой. Секретные службы большевиков внимательно отслеживали конъюнктуру вольного рынка, выясняя состав потенциальной клиентуры лубянских подземелий. Спекулятивную среду чекисты условно делили на три группы: кустари, мелкие торговцы и оптовики. «У всех них одинаковое отношение к советской власти,— говорилось в справке ВЧК в ЦК РКП (б) от 2 июня 1919 года,— нажить деньги, свергнуть Советскую власть и зажить спокойно. Но аппетит приходит во время еды. Чем больше они наживают, тем больше им еще хочется, а отсюда: пусть Совет: екая власть продержится еще месяц» (23).
Особый интерес на Лубянке вызывала, конечно, группа оптовиков. Дельцов, обладающих крупными партиями монополизированных товаров, любовно изучали по четырем категориям: 1) Уполномоченные продорганов и кооперации, как в центре, так и на местах. (Получая товар, они или частично, или целиком пускают его на вольный рынок.) 2) Лица со связями в госучреждениях, которые, добывая товары по нарядам, питают ими вольный рынок. 3) Большинство владельцев мастерских воензага. 4) Владельцы случайно не опечатанных складов.
Далее в справке отмечалось, что за последнее время в группу крупных спекулянтов добавились бывшие владельцы имений, домов, акций, паев и т. п. «Уже около месяца в Москве и Петрограде идет усиленная покупка всего национализированного. Владельцы национализированных домов продают их под расписку и получают за это крупные суммы наличными. То же самое наблюдается со всеми имениями и фабриками. На все это с успехами белых повысились цены и спрос» (24).
Все лето 19-го года, по мере развития успехов южной контрреволюции, спекулятивные притоны столиц и других городов захватывала лихорадка торговли национализированным. Она приняла столь оживленные формы, что о ней уже открыто писали в советских газетах. Бывшие хозяева стали посматривать гоголем, навещать «свои» владения и открыто вмешиваться в работу администрации. Кто имел связи в советских центрах и главках, хлопотали о том, чтобы к приходу белых «своя» фабрика имела запасы, уговаривали совслужей о пристройках, железнодорожных ветках и т. п.
Вся эта активность вызывала беспокойство не только в ЧК, но и в руководстве ВСНХ. Известный борец против финансового капитала Ю. Ларин в августе потребовал от Президиума ВСНХ срочно создать комиссию для выяснения того, какие акционерные общества еще
•ТЕНИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА - СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕАЕЛЕНИЕ
продолжают свое существование, с целью их окончательной ликвидации. В последнее время, писал он, создается впечатление, что «не без вызова начинается «безболезненное врастание в буржуазный строй» (25). Ларин тревожился, что все отчетливей выясняются попытки старой буржуазии вновь взять в свои руки элементы хозяйственного механизма либо в виде смешанных государственно-капиталистических трестов из оживленных акционерных обществ, либо в виде частных предприятий под простым контролем государственных органов (26).
С целью «освежения атмосферы» Ларин готовил ряд «штучек», в том числе постановление ВСНХ о воспрещении советским хозяйственникам вступать в переговоры с буржуазией и проект декрета Совнаркома о сожжении всех старых акций и облигаций и уголовной ответственности тех, кто будет впредь их хранить (27). Но бурному расцвету подпольного оборота ценных бумаг и всякого рода обязательств положил конец только коренной перелом в ходе гражданской войны. В период драматических событий октября 1919 года, когда деникинской армии удалось взять Орел, чтобы через неделю навсегда оставить его, те дельцы, которые до 20 октября продали свои бумаги, нажили огромные прибыли, а их менее счастливые и недальновидные покупатели потерпели финансовый крах.
Бессилие официальной военнокоммунистической доктрины в борьбе против спекулятивного рынка проявлялось и в лавинообразном развитии хищений и злоупотреблений среди рабочих и советских служащих. Население, имевшее в качестве источника пропитания только окошко потребительской кооперации, было обречено на вымирание. Падение уровня жизни ниже всяческих норм толкало горожан на любые ухищрения и воровство. Впечатляющая характеристика криминальных аспектов сосуществования Советского государства и вольного рынка была дана Каменевым в письме Ленину от 29 июня 1920 года. Его содержание настолько точно и выпукло отражает ситуацию, что заслуживает детального воспроизведения.
Каменев пишет Ленину, что председатель Московской ЧК С. А Мес-синг официально признал, что МЧК в тупике. Невозможно справиться с воровством и спекуляцией. Аресты и расстрелы ни к чему не приводят, дела становятся все крупнее. «В ВЧК сейчас Главтоп, Главкожа, Москватоп и т. д.». Основная причина развития хищений заключается в том, что голодный минимум — красноармейский паек, оцениваемый в 40.000 рублей в месяц, получают только 150.000 человек, включая гарнизон. Остальные обеспечены только на пять дней в месяц. Кремлевский паек оценивается в 200.000 рублей, и надо иметь минимум
239
ГЛАВА УП_
240
V2 этого, чтобы работать. «Каким-то путем они это добывают, ибо мрут не все» (!) «Путей много: лучшие полулегальны (совместительство, подарки, распределение среди служащих продуктов производства для продажи и т. д.), остальные явно преступны».
Каменев приводит такие цифры: за первые четыре месяца 20-го года смертность в Москве составила 40 человек на 10.000, в Питере — 79. Объяснение статистика Михайловского: спасает Сухаревка. «На Сухаревке воры покупают у воров»,— резюмирует Каменев. «Когда отдается приказ: завтра ремонтировать автомобиль, через неделю поправить водопровод или что-либо подобное, это значит: выдать такую сумму денег, которая достаточна для покупки на Сухаревке материалов и продуктов. Подлог счетов при этом неминуем».
«Итог: я не вижу выхода немедленно... Дело давно приняло размеры, превышающие средства и разум ЧК.
Предлагаю. Создать партийную (не ведомственную) комиссию, которая поставила бы диагноз болезни и серьезно обдумала спешные меры общей борьбы. Если же брать специально Москву и центральный аппарат власти, который надо спасти от окончательного разложения, то спасение в одном: 1) обеспечить 300.000 служащих и рабочих красноармейским пайком, рассматривая весь «служилый состав» как армейскую часть. 2) Сделав это, закрыть Сухаревку (в общем смысле). 3) Расстреливать каждого, приобретающего что-либо сверх пайка, подняв на них рабочих, как в первый период революции они были подняты против буржуазии» (28).
Итак, Каменев в своем проекте обрекал большинство москвичей на голодную смерть и расстрел. Это чудовище выползло из-под его пера не только от отчаяния, метод социальной хирургии, путем массовых расстрелов и умерщвлений, на третьем году власти уже прочно вошел в сознание большевистских руководителей, ^..июня 1920 года на пленуме Моссовета Каменев указывал, что путь к коммунизму увит жгучими терниями, усеян голодом и холодом. «Мы не буржуазия, а социалистическая республика и можем производить опыты, которых не в силах производить ни одно государство» (29). И это говорил Каменев, чей большевизм по праву считался умеренным, «рыхлым», в сравнении с другими вождями революции.
В 1920 году, наряду со свертыванием боевых действий на фронтах гражданской войны, во всю мощь стала развертываться сеть злоупотреблений порожденного военными условиями бесконтрольного государственного аппарата. Картина ужасающего произвола и бесхозяйственности содержится в докладе ревизора Наркомата госконтроля некоего Б. Н. Майзеля, который был переслан Ленину. После ревизии
•ТЕНИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
241
хозяйственных органов в отдельных городах на Украине и в Белоруссии Майзель писал: «Я спустился с коммунистических небес и увидел самую страшную действительность, угрожающую существованию Советской республики». В докладе перечислялись установленные факты расхищения тысяч пудов соли, сахара, сгнившего продовольствия, речь шла о целых эшелонах с медикаментами и товарами, исчезнувших в пути бесследно. «Я остановился на нескольких полураскрытых крупных злоупотреблениях, а между тем они были бесчисленны,— писал Май-зель,— грузы прибывают в запломбированных вагонах, но все же расхищенные. Крадутся через крыши, через пол, указывается ложный вес, вагоны сахара портятся от искусственного отсырения. Крадут при отгрузке на подводы, а затем уже на складах». «Но самое страшное в том,— продолжает ревизор,— что нет никакого оздоровления, что в эту тину втягиваются все больше и больше людей, не исключая и партийных». Все жалованье семейному человеку на три дня на хлеб, поневоле заставляют воровать — вот рассуждения советских служащих (30).
Д как же ЧК и другие органы, призванные стоять на страже советского имущества и революционной законности? Они также начали покрываться разрушительной коррозией злоупотреблений и взяточничества. Майзель сообщал, что в Екатеринославском ЧК за 20—30 тысяч рублей любой мог получить пропуск. В Харьковской ЧК почти все обыски, аресты и освобождения осуществлялись ради наживы. В Киеве к концу 20-го года все кофейные и т. п. привлекательные места были уже прикрыты, но на задворках Крещатика процветала кофейная «Дюльбер», посещаемая ответственными советскими лицами, где обделывались различные дела — освобождали людей, товары, снова арестовывали и снова освобождали (31). Петере в марте 20-го тоже жаловался Дзержинскому из Ростова, что особые отделы армий Южного фронта занимаются чем угодно, : ^гкуляцией, обысками в городе, но только не своим делом — борьбой с контрреволюцией и шпионажем (32).
А ревизор Майзель оказался настойчив и зол. В конце 1920 года он внес письменное предложение в ВЧК об усилении борьбы с бесчинствами, творимыми в губернских и уездных продовольственных органах: объявить красный террор растущим хозяйственным хищениям! «Расправа с виновными должна быть жестокая» и широко опубликованная. Хозяйственные хищения должны быть приравнены к хищениям военного имущества и караться высшей мерой наказания (33).
Опять же, двойное дно было не только у отдельных советских и партийных чиновников, но и у самого Советского государства. В тени - риторики о беспощадной борьбе со спекуляцией и вольным рынком Советское правительство проводило неограниченную эмиссию. Вся эта
ГЛАВА УП_
Эмиссия 523 390 186
Продразверстка 121 223 480
Цифры обозначают миллионы золотых рублей (34).
В системе военного коммунизма денежная масса обслуживала значительную часть обмена между государственным сектором экономики и мелкотоварным частнохозяйственным укладом, который в основном представляло крестьянское хозяйство деревни. Поэтому, так или иначе, через различные каналы большая доля денежной массы оседала у крестьян, которых в 1918—1919 годах было трудно удивить пачками ассигнаций. Попытки Советской власти поставить правильную финансово-денежную систему путем введения денежных налогов на крестьянство потерпели в 1919 году такое же фиаско, как и первые мероприятия щюдовольствен-ной диктатуры. Пачку денег было намного проще спрятать, чем мешок с зерном. С середины 19-го года в правительстве уже было возобладала тенденция борьбы с финансовым кризисом путем всевозможного сокращения выпуска в оборот новой денежной массы при выплате зарплаты и кредитовании промышленности, но голод и рынок диктовали свои условия. В 1920 году все буржуазные «предрассудки» были отброшены, и Наркомат финансов смело взял курс на неограниченный выпуск дензнаков, имея на дальнем прицеле совершенное уничтожение денежной системы путем ее самоудушения массой обесцененных «цветных бумажек».
денежная масса, не обеспеченная государственными активами, целиком и полностью обслуживала тот самый спекулятивный рынок, с которым велась борьба. Только 5% из всего объема выпускаемой денежной массы поступало в деревню легально, в уплату за сданные по твердым ценам продукты, остальные деньги выбрасывались предприятиями, рабочими, крестьянами, служащими и армией на вольный рынок.
Помимо использования запасов царского режима и слабой работы остатков промышленности государственные доходы, за счет которых большевики вели гражданскую войну, складывались из двух источников — эмиссии и продразверстки, т. е. за счет спекулятивного рынка и реквизиционной крестьянской политики. По мере усиления государственного аппарата главное значение как источника государственных доходов к последнему году войны приобрела продовольственная разверстка.
Статьи доходов 1918/19 1919/20 1920/21
242
шТЕНИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
243
По сравнению с дооктябрьским периодом к началу 1920 года количество денег возросло примерно в 150 раз, твердые цены повысились в 60—100 раз, а спекулятивные цены взлетели в 1000—10.000 раз, в зависимости от региона и вида продуктов. Уже в мае 1918 года 1 рубль по своей покупательной способности был равен 1 копейке 1914 года. Вольные цены на хлеб поднялись еще выше, с 1914 по март 1919 года он вздорожал в 600—900 раз (вместо 3 коп. за фунт —^ 18—27 рублей). Четко определился недельный ритм скачкообразного повышения цен. Если в Петрограде в начале июня 1918 года стоимость нормального продовольственного пайка принять за 100%, то на второй неделе она уже равнялась 116%, на третьей — 125%, на четвертой — 135%, на первой неделе июля — 135%, на второй 160%, на третьей — 174%, на четвертой — 163% (35).
Прокрутившийся за время революции и гражданской войны калейдоскоп режимов и правительств оставил после себя многочисленные брызги в виде денежных знаков самого разного образца: николаевские, керенки, советские, украинские, марки, кроны, «колокольчики», билеты региональных правительств. В 1920 году этот причудливый коктейль в совокупности образовывал весь объем денежной массы, обеспечивавший жизнедеятельность вольного рынка на территории Советской России. Каждый денежный знак в определенных местах имел свою определенную стоимость по сравнению с другими валютами.
Причудливость взаимоотношений различных дензнаков на рынке не уступала узорам их графики. Например, в Киеве в 1919 году за керенку достоинством в 20 рублей можно было купить все, а те же керенки достоинством в 40 рублей не стоило и трудиться предлагать — их не брали. Разумеется, в иерархии стоимости различных дензнаков советские деньги, по причине их количественного преобладания, как правило, занимали низшие ступени, но Наркомфин мог быть доволен, ибо сов-знаки стали тем эквивалентом, которым измерялось достоинство остальных валют. Значительное влияние на колебания их курса оказывала военнополитическая ситуация в стране, а подчас и самые нелепые слухи.
Существенная разница в стоимости валют являлась источником устойчивого процветания нелегального валютного рынка. К примеру, в начале 1920 года в Харькове 500-рублевая романовская купюра стоила 6500 советских рублей, 100-рублевая «катенька» — 1000 рублей, думские деньги — 3500 и 4500 советских, керенки — с надбавкой в 100%, г 10 золотых рублей — 12 тысяч совзнаков, германская марка — до 60 рублей, австрийская крона — 15 рублей.
Игра на постоянно прыгающих курсах валют доставляла дельцам немалые прибыли. Весной 1920 года в Одессе, несмотря на жестокие преследования, облавы и аресты, расстрелы валютных дельцов, валютная
биржа продолжала жить очень интенсивной жизнью и являлась, по сути, единственным видом уцелевшей торговли, так как спекуляция товарами совершенно замерла ввиду отсутствия таковых и крайних опасностей, связанных с их хранением.
В рыночной, спекулятивной стихии рядовые обыватели вынуждены были вариться весь период гражданской войны. Другим характерным признаком времени явилось то, что наряду с борьбой коммунистической власти против рынка и спекуляции происходил совершенно некоммунистический процесс становления системы привилегированного государственного снабжения. Возникновение т. н. спецраспределения стало подтверждением той истины, что серая, будничная реальность неизменно приводит в соответствие с собой любую, самую возвышенную идею.
Первоначально, так сказать, в романтический период революции, партийные и советские функционеры, их элита делили в области потребления значительную долю невзгод, испытываемых большинством обитателей столиц. Американский исследователь М. Мэтьюз неправ, когда берется утверждать, что система привилегий, присущая образу жизни советской элиты, возникла уже в первые месяцы и даже недели после революции (36). Под этой скороспелой системой привилегий он подразумевает сверхвысокие оклады и заработки т. н. «спецов», на которые вынуждена была пойти большевистская власть, оказавшись в условиях бойкота со стороны технической интеллигенции. Но это мероприятие не имело отношения к становлению собственно советской системы социальных привилегий. Напротив, скорее это была «антисоветская» система, временная уступка классово чуждым буржуазным специалистам. Новая, советская иерархия начинала свою государственную карьеру с очень скромного оклада и пайка. В смольнинский период большевистского правительства Петросовет не раз прекращал выдачу продуктов сотрудникам ВЦИК и СНК за полным отсутствием таковых. И после переезда в относительно сытую Москву с ее обширной спекулятивной торговлей советские наркомы пытались выдерживать коммунистическую марку равенства в личном следовании принципам партийной идеологии и политики. В Москве продолжали жить по-петроградски скудно.
Старый большевик И. Врачев, встречавшийся со многими из большевистского руководства, вспоминал, что он был свидетелем того, как в роскошный номер Свердлова в гостинице «Метрополь» официант принес чай. Нес он его весьма торжественно, на большом серебряном подносе, где стоял изысканный кофейник, покрытый, как полагается, белоснежной салфеткой. После подобной церемонии все присутствующие расхохотались, когда увидели, что в кофейнике плещется какая-то
244
•ТЕНИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
245
коричневая бурда, а на тонких фарфоровых тарелках несколько крохотных ломтиков черного хлеба из муки пополам с овсом (37).
Партийно-советское руководство и его аппарат жили таким образом весь 1918 год, срываясь временами в преследуемое ими же самими незаконное «мешочничество». Управление делами СНК завело штат собственных агентов-коммерсантов, которые занимались в провинции закупками продовольствия для правительства и связанных с ним учреждений, используя известные льготы и послабления, недоступные для других. Сама всемогущая ВЧК нижайше обращалась в июле 1918 года в MdcTop-продком за разрешением снарядить в хлебный Аткарский уезд Саратовской губернии маленький отряд с мануфактурой (2880 аршин) и обувью (145 пар) для обмена на продукты, а также закупки в селах Тамбовской и Воронежской губерний до 500 пудов мяса. Управа Моспродкома, стоя на страже монополии, немедленно переправила эти ходатайства в СНК Ленину с просьбой «разъяснить ВЧК недопустимость подобных обращений» (38). «Недопустимость обращений» на Лубянке была учтена, и впоследствии она действовала уже без официальных ходатайств по своему усмотрению.
Что происходило внутри стен Кремля, можно представить по воспоминаниям Н. И. Данилова, бывшего кремлевского курсанта. Прибыв в феврале 1919 года в Москву из еще изобильного Поволжья, где на рынках можно было дешево купить все, группа откомандированных саратовских курсантов была неприятно поражена обшарпанным видом кремлевских зданий, стертыми ступенями внутренних лестниц. Окончательно саратовцы были удручены скудным обедом, предложенным им. Суп состоял из воды, заболтанной ржавыми отрубями с запахом селедки, на второе была опять же селедка с гарниром из пшенной каши и жидкий чай с одним куском сахара. Черный хлеб — наполовину с мякиной. «Кремль — сердце республики. Люди здесь должны были жить лучше, но увы! В действительности оказалось не так». Качество обедов в кремлевской столовой для ответственных работников было тоже плохое (39). Тем не менее совнаркомовская столовка являлась самым притягательным местом в Кремле. По крайней мере там было тепло и всегда можно было перехватить кусок и выпить горячего чаю. Наркомы и прочие работники встречались там, обсуждали проблемы, вершили дела, творили высокую политику.
Однако, по мере укрепления коммунистической власти, укреплялось и материальное, в том числе продовольственное положение советско-партийной элиты. Активно действовали агенты кооператива «Коммунист» во главе с управделами СНК В. Д. Бонч-Бруевичем. Кооператив этот был создан в 1918 году корпорацией старых спекулянтов «Мон
ГЛАВА УП
бикав» (Монисов, Биксон, Австрейх) специально для снабжения жителей Кремля. В течение нескольких месяцев кооператив «Коммунист» приобрел столь скандальную известность делами, не имеющими отношения к снабжению кремлевцев (служа прикрытием для широкомасштабных махинаций Монбикава), что 5 марта 1919 года специальным постановлением ЦК РКП (б) его ликвидировали. Но несмотря на это Наркомпрод еще и в мае того же года жаловался в СНК, что предприимчивые агенты несуществующего кооператива продолжают производить закупки и отправки всевозможных товаров в свой адрес (40).
Коммерческо-кооперативная лавочка оказалась неподходящей для большевистского руководства, исповедующего принципы борьбы с рынком и свободной торговлей. Кроме того, аппарат Наркомпрода к лету 1919 года приобрел уже достаточно возможностей для того, чтобы удовлетворить если не голодающее население столиц и промышленных центров, то хотя бы запросы партийно-государственного аппарата. Отсюда и начинает свою славную историю система спецраспределения в порядке государственного снабжения населения. 29 мая 1919 года Оргбюро ЦК в ответ на запрос продовольственного отдела Моссовета о том, как снабжать товарищей, обращающихся в отдел по указанию ЦК РКП (б) и других центральных учреждений, вынесло историческое постановление, открывшее эру спецраспределения: «Предложить продовольственному отделу обратиться в центры с просьбой представить в распоряжение отдела определенное количество предметов широкого потребления, чтобы иметь возможность удовлетворить запросы центральных учреждений» (41). Далее по поручению Оргбюро была разработана инструкция, в соответствии с которой Главпродукт Наркомпрода по соглашению с органами ВСНХ образовывал сверх общегосударственных плановых распределений спецфонд всех предметов широкого потребления, из которого «по каждому требованию, немедленно отпускается определенное количество продовольственному отделу Московского совета» (42). Разрешения на удовлетворение «нуждающихся товарищей» писались на специальных бланках, й предназначалась эта, по меркам гражданской войны, роскошь первоначально всем товарищам, командирующимся ЦК РКП(б) и Президиумом ВЦИК «во все концы света» или приехавшим в Москву «со всех концов света» в распоряжение вышеуказанных организаций, а также постоянно находящимся в их распоряжении и не имеющим возможности жить на общегражданском положении (43).
Но кушать хотелось не только тем ответработникам, которые направлялись «во все концы света». Возникшая система продолжала свое логическое развитие, в декабре 1919 года Совнарком вынес решение выдавать «незаменимым специалистам» через Московское потребите
ж ТЕ НИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
тельское общество добавочный паек сверх получаемого в общем порядке. Число незаменимых первоначально было определено в 200 человек вместе с семьями. Вскоре замнаркома финансов С. Е. Чуцкаев, на которого была возложена обязанность по распределению спецпайков, утонул в ворохе заявок за подписями различных наркомов, хлопотавших о своих подопечных. Двести пайков держались в осаде ходатайств на удивление долго, но в конце концов оборона была сломлена. 25 марта 1920 года СНК постановил увеличить число пайков до 300, а 7 апреля — до 350 ит. д. (44). Все бумаги по делам о распределении спецпайков проходили как военная документация под грифом «сов. секретно». Сам Чуцкаев писал, что он «с конца 1919 года по специальному поручению Ленина, "архи-секретно", выдавал через МСПО продовольственный паек 200 наиболее ответственным специалистам всех ведомств — "чуцкаевский" паек, превратившийся потом... в пайки совнаркомовский, академический и др.» (45). Норма совнаркомовского пайка, которым к середине 20-го года пользовалось уже 370 человек (вместе с семьями 1250), составляла: мука ржаная — 20 фунтов, масло коровье — 1 */4ф., мясо — 25 ф., рыба — 20 ф., соль — 1 ф., кофе — 1/4 ф., крупа — 3 ф., сахар — 2 ф. в месяц. В то же время по академическому пайку снабжалось 1000 человек, и надо признать, что он был значительно весомей и разнообразнее. Например, муки выдавалось 35 ф., крупы — 18 ф., сверх того выдавались табак, спички, мыло. Потом система привилегированных пайков была еще раз расширена и унифицирована постановлением СНК от 14 июня 1920 года.
Нарком просвещения А. В. Луначарский много хлопотал за бедствующих выдающихся представителей творческой интеллигенции, чтобы их имена попали в заветные чуцкаевские списки, доказывая их несомненную «высокоценность» и «незаменимость». Благодаря этому в продовольственных папках Совнаркома отложились интересные театро- и литературоведческие этюды о жизни и творчестве известнейших актеров и писателей. К примеру, включенной в число двухсот артистке Малого театра М. Н. Ермоловой, одинокой, было назначено 20 фунтов муки, 1 1/4 ф. масла, 45 ф. капусты, 1 ф. соли, V4 ф. чаю, 2 ф. сахара. В списке с Ермоловой фигурировали такие знаменитости, как Е. К. Лешковская, О. А. Правдин, А. И. Южин (46).
С укреплением системы госснабжения в 1920 году расплодилось множество привилегированных и полупривилегированных выдач. В Москве существовал спецпаек для медперсонала, которым удовлетворялось около 23 тыс. человек. Во всероссийском масштабе имелись красноармейский паек и система «продфазтопа» для рабочих ударных предприятий. Все это — не считая того, что различные военные и гражданские ответ
247
ГЛАВА УП
работники имели широкие возможности «самоснабжения» в обход установленных правил Наркомпрода и закона.
Прогрессирующая система спецснабжения явилась следствием того, что государство было не в состоянии обеспечить всех нуждающихся необходимым довольствием. Спецснабжение стало одним из существеннейших признаков социального неравенства в послереволюционном обществе и находилось в первом ряду причин недовольства рядовых партийцев и обострения на IX партконференции в сентябре 1920 года вопроса о «верхах» и «низах» в партии. В результате на свет родилась т. н. «кремлевская» комиссия — комиссия ЦК РКП (б) и Президиума ВЦИК по обследованию Кремля, приступившая к работе 25 ноября. Комиссия скрупулезно изучила быт кремлевских обитателей, заглянула в их покои и кладовые, взвесила все, вплоть до последнего золотника приправы к совнаркомовскому обеду и... растворилась в других делах, оставив шлейф любопытных бумаг, запротоколировавших гастрономические аппетиты и вкусы кремлевских обитателей и их домочадцев. Оказывается, что помимо совнаркомовского пайка существовали еще индивидуальные выдачи из продовольственного отдела ВЦИК. Этими выдачами пользовались десятки человек, самые известные имена.
Считается неприличным заглядывать в чужую тарелку, но если это тарелка Ленина, то, думается, допустимо. Ведь, как любили говорить, нам дорога каждая черточка вождя. Так, например, на имя Ленина по ордеру №10646 2 ноября 1920 года было выдано 10 фунтов мяса, 30 яиц, 5 ф. сыра. Другой раз, 27 ноября: 10 фунтов ржаной муки, 2 ф. манной крупы, 3 ф. сыру, 1/8 ф. чаю, 2 ф. сахара, 2 ф. икры, 1/4 ф. кофе, 2 ф. сала, 2 ф. сливочного масла и 100 штук папирос. Всего подобных выдач за один месяц — восемь. На имя Ленина продукты брались чаще всех остальных. Другие брали намного реже — 2—3 раза в среднем. Семья Сталина воспользовалась спецраспределителем ВЦИК в ноябре 4 раза, брали сравнительно скромно, и что бросается в глаза, так это 5 ф. мяса и 1/8 ф. перца за 25 ноября. Имя Троцкого за ноябрь встречается всего два раза, брали орехи, мед, монпансье — очевидно, детям. Нарком продовольствия Цюрупа стоит в рядах средних потребителей вииков-ской кормушки (47).
Помимо всех пайков и выдач кремлевские обитатели широко пользовались столовыми ВЦИК, СНК и делегатской столовой Коминтерна. Здесь меню для сотрудников ВЦИК было намного беднее прочих (явно в соответствии с реальным значением ВЦИК в системе «советской» власти), их не баловали, как совнаркомовцев и коминтерновцев, дичью, сыром, ветчиной, сардинами и икоркой. Комиссия не стала долго переваривать листы с меню столовых, ее вердикт был скор и ужасен: «Нормы 248
ж ТЕ НИ» ВОЕННОГО КОММУНИЗМА — СПЕКУЛЯТИВНЫЙ РЫНОК И СПЕЦРАСПРЕДЕЛЕНИЕ
249
столовой Совнаркома и особенно Коминтерна необходимо пересмотреть в сторону значительного их сокращения, приняв во внимание общее положение с продовольствием... Что же касается индивидуальных выдач ответственным работникам, то необходимо установить единообразную норму, чтобы не получалось такого, что некоторые товарищи получают по нескольку раз в месяц» (48).
В период военного коммунизма в каждом городишке имелось свое «кремлевское» снабжение, более или менее напоминающее московский оригинал. Конечно, все эти фунты, ветчина и икра в столовых государственного руководства в ином случае не стоили бы и строчки исторического исследования. Трудно что-либо возразить против того, чтобы руководство страной, правительство пользовалось обеспеченным и полноценным снабжением и питанием. Но если изобилие спецраспределителей и столовых существует на фоне общего неблагополучного положения страны, к которому привела политика того же руководства, когда оно существует наряду с пропагандистской фразеологией равенства, прикрываясь грифами секретности и сказками о том, как нарком продовольствия падал в обморок от голода на заседаниях Совнаркома (это были обычные для слабого здоровья Цюрупы сердечные припадки), то это заслуживает внимания, поскольку лишний раз подчеркивает раздвоение сознания коммунистического руководства и общественной морали, которые сыграли важную роль в стагнации, кризисе и гибели советского строя.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Московские ведомости. 1915. 1 апреля.
2. Там же. 1917. 18 февраля.
3. Там же. 1915. 1 апреля.
. 4. РЦХИДНИ. Ф. 158. On. 1. Д. 1. Л. 10.
5. Союз потребителей. 1919. №8. С. 2. Поданным кооперативных организаций, за весь 1918 год гражданам 3-й категории в Москве было выдано по 33 1/А фунта всех нормированных продуктов, 30 фунтов картофеля и 12 яиц.
6. Там же.
7. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 26. Л. 18.
8. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 12. Д. 40. Л. 17.
9. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 39. С. 168.
10. Там же.
11. См.: Павлюченков С. А. Крестьянский бреет, или Предыстория большевистского нэпа. М., 1996. С. ПО.
12. ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 14. Д. 4. Л. 86.
13. Это ясно из протоколов Президиума Моссовета, постановившего 13 августа 1919 года провести на сей предмет расследование и наказать виновных. (ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 14. Д. 8. Л. 69, 118.)
ГЛАВА УП
14. РЦХИДНИ. Ф. 94. Оп. 2. Д. 30. Л. 121.
15. Например, в ноябре 1920 года из числа торговцев были изъяты лица, подлежащие трудовой повинности,— мужчины до 50 и женщины до 40 лет. (ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 14. Д. 23. Л. 47.)
16. Союз потребителей. 1919. №8. С. 36.
, 17. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 39. Л. 49.
18. Стенографические отчеты заседаний пленумов Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов с 6 марта по 14 декабря 1920 года. М., 1921. С. 140.
19. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 3. Д. 292. Л. 68.
20. РЦХИДНИ. Ф. 94. Оп. 2. Д. 30. Л. 114.
21. Там же. Ф. 5. On. 1. Д. 2617. Л. 33 об.
22. Систематический сборник... по продовольственному делу. Кн. 2. Нижний Новгород, 1920. С. 253.
23. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 66. Д. 65. Л. 53 об.
24. Там же.
25. РГАЭ. Ф. 3429. On. 1. Д. 864. Л. 15.
26. Там же. Оп. 2. Д. 302. Л. 351.
27. Там же. On. 1. Д. 864. Л. 15.
28. РЦХИДНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 14521. Л. 1.
29. Стенографические отчеты заседаний пленумов Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов с 6 марта по 14 декабря 1920 года. М., 1921. С. 121.
30. РЦХИДНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 16249. Л. 1—2, 3.
31. Там же. Ф. 17. Оп. 84. Д. 272. Л. 98.
32. Там же. Д. 76. Л. 2.
33. Там же. Ф. 5. Оп. 2. Д. 66. Л. 2.
34. Айхенвальд А. Военный коммунизм // Большая Советская энциклопедия. Т. 12. М., 1928. С. 374.
35. Рабочий мир. 1919. №6. С. 30.
36. Мэтьюз М. Становление системы привилегий в Советском государстве // Вопросы истории. 1992. №2-3. С. 45.
37. РЦХИДНИ. Ф. 4. Оп. 2. Д. 374. Л. 109.
38. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 268. Л. 19—21.
39. РЦХИДНИ. Ф. 4. Оп. 2. Д. 525. Л. 13, 15.
40. Там же. Ф. 2. On. 1. Д. 9794. Л. 1.
41. Там же. Ф. 17. Оп. 112. Д. 4. Л. 86.
42. Там же. Л. 105.
43. Там же. Л. 106.
44. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 3. Д. 299. Л. ПО, 114.
45. Деятели СССР и революционного движения России. // Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989. С. 762.
46. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 3. Д. 299. Л. 3.
47. РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 111. Л. 8 об., 13.
48. Там же. Л. 34.
250
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.